Обратный отсчет

– Банк работает до восьми, там я буду к четырем… Если не будет пробок… – Марфа лихорадочно причесывалась перед маленьким тусклым зеркальцем, прикрученным к дверному косяку. – Елена Ивановна, но мы твердо договорились, да? Вы получите эти деньги и отвезете их в Москву? Может, поедем вместе? На такси – быстро, удобно. Я вас уложу на заднем сиденье… Поедем?

– Нет, милая, – недоверчиво отвечала та, следя за ней инквизиторским взглядом. – Я сперва хочу увидеть эти двадцать пять тысяч, а уехать всегда успею.

– Как хотите! – с фальшивым добродушием воскликнула Марфа, делая знак Диме, наблюдавшему за этой сценой молча, не двигаясь с места. Впрочем, весь последний час он в прострации просидел у кухонного стола, не обращая внимания ни на Елену Ивановну, ни на Марфу, разрывающуюся между больной и рабочими. – Дима, на минутку!

– Не надо все портить, слышишь? – лихорадочно заговорила она, когда они вышли на крыльцо. – Я вернусь самое позднее к восьми. В банке сказали, что выдадут эту сумму. Сегодня вечером Елены Ивановны уже тут не будет – я ее отправлю в Москву, на такси. Это хорошо, что она вдруг зажадничала, заторопилась. Теперь побоится ночевать у нас с такими деньгами!

– Завтра же она вернется, – равнодушно бросил Дима.

– Завтра ты увидишь, что она не пройдет дальше калитки!

За оградой остановилось желтое такси, Марфа махнула рукой и крикнула:

– Бегу!

И, обернувшись к Диме, прошептала, гипнотизируя его настойчивым взглядом зеленых глаз:

– Не будь таким, очнись! Ты же видишь, у нас все, все получается! Пусть они копают до темноты, пусть расчистят все, что найдут!

С этими словами она исчезла – ее словно стремительным вихрем вымело со двора. Огненно-красный свитер мелькнул на фоне желтого такси, пропал в нем, оглушительно хлопнула дверца – нервничая, Марфа чуть не сорвала ее с креплений. Заурчал мотор, машина исчезла, и в сонном переулке снова стало тихо. Дима присел на верхнюю ступеньку крыльца, закрыл глаза, подставил лицо мягким лучам солнца. Его не покидало странное ощущение, возникшее в тупике, куда он случайно забрел, задумавшись по дороге к станции. «Это сон, все последние дни моей жизни – затянувшийся сон. Причем снится он не мне, это я снюсь кому-то… Я ничего не решаю, ни на что не влияю… Знаю только, что хочу проснуться. Марфа говорит – мы почти добрались до цели. Лестница оказалась длинной, откапывают уже девятую ступень. Рабочие все поняли – видно по лицам, но пока не задают вопросов. Марфа уверяет, что договорится с ними сама. Елена Ивановна… Кажется, она не верит в эти двадцать пять тысяч. Как Марфа за ними рванула! Откупиться, получить с несчастной женщины расписку – на случай суда, разборок, Людиного возвращения… А если Елена Ивановна возьмет деньги и никуда не поедет?» Перед ним снова возникло лицо больной с застывшей на нем презрительно-алчной гримасой. Та смотрела на Марфу тревожно и недоверчиво, и вместе с тем было видно – деньги она просто вырвет у нее из рук. «Люда говорила мне, что мать согласилась продать дачу, но не сказала, как ее пришлось уламывать. Хотя дочери она спускала все. Если бы она попросила ее спрыгнуть с крыши – Елена Ивановна спрыгнула бы. Верно, можно избаловать свое дитя и без лишних денег – права старуха. Но сейчас Люды нет, Елена Ивановна снова чувствует себя главной и вот исправляет сделанные дочерью ошибки… Она верит, что та жива, придумала бредовую историю о каком-то розыгрыше… И сама не понимает, что своим поведением утверждает обратное. Если бы она верила, что дочь вернется, она бы не посмела брать у Марфы эти деньги. Сознательно она борется за права Люды, подсознательно – она уже с ней попрощалась… С нею все попрощались, все, кто должен был ждать…»

– Хозяин! – донесся из ямы глухой голос. Кричавшего было не видно – таджики уже ушли в раскопки с головой. – Лестница кончилась, тут везде земля. Куда идти?

Дима подошел и без особого интереса заглянул в яму, из которой выбрались испачканные мокрой глиной таджики. Ступеней, сложенных из почерневшего тесаного камня, оказалось ровным счетом двенадцать. Ниже была только сизая земля, еще промерзшая и поддававшаяся только кирке. Лестница в подвал была откопана полностью, но вела она в никуда. У Димы появилось жуткое ощущение – будто он, непрошеный, вторгается в чьи-то владения, где ему совсем не рады. Эта угрюмая лестница, помнившая лихие дни и ночи Александровой слободы, обрывалась ничем, как страшная история с забытым концом. Он поежился.

– Хозяин, – опасливо спросил старший таджик, – что делать?

– Отдыхать. Работы сегодня больше нет.

– Нам уходить? – с явным разочарованием спросил Иштымбек. – Так рано?!

– Хозяйка уехала в Москву, вернется после восьми вечера, а без нее я ничего трогать не хочу.

Таджики согласно кивнули – они уже успели разобраться, кто здесь главный. Диму это не унизило, только насмешило. «Подкаблучник? Нет, просто мне все это осточертело!» На зловещую лестницу, будто требовавшую от него немедленных действий, Дима старался не смотреть.