Обратный отсчет

Холода нет, есть лишь жгучая ненависть, в первую очередь к самому себе, желание отомстить за отряд и вернуться к Машеньке любой ценой. Я должен выжить!

Застываю с пистолетом в вытянутой руке. Волкособ стоит метрах в десяти. Метель усиливается. Ветер, царапая ледяными иглами ОЗК, точно вознамерился содрать его с меня.

– Караулишь? – спрашиваю я, обращаясь к зверю. – Ждем кого?

В ответ раздается приглушенное рычание.

Заметив неподалеку фордовский внедорожник с распахнутыми передними дверями, медленно отхожу к нему. Тут же замечаю, как под густой шерстью волкособа бурунами ходят мышцы.

Передние лапы, так похожие на огромные человеческие руки, сгибаются в локтях. Тыльная сторона ладони, проворачиваясь в суставе, как на шарнире, почти касается могучего предплечья. Зверь, подбирая задними лапами снег, припадает к земле.

Я ныряю на переднее сиденье автомобиля. Прикрываю дверь, оставляя лишь узкую щель. Понимая все безумство затеи, я, развернувшись в полкорпуса, дрожащей рукой целюсь в голову волкособа. Тварь делает шаг в сторону и скрывается за машинами. Я вижу, как из-за них на меня смотрят красные буркала. И от этого немигающего, мертвого взгляда становится по-настоящему жутко.

«А ты, брат, ученый, – натужно усмехаюсь я. – Шаришь. Ну что же, и мы тогда подождем».

Захлопываю дверь. Хоть какое-то укрытие будет. Череп луны, скалясь сквозь облака, окрашивает наш проклятый мир призрачным сиянием. Сквозь яростные завывания ветра до меня доносится утробное рычание. Едва различаю где-то вдалеке ружейный выстрел. Вскоре все затихает. Подмосковье живет своей обычной жизнью.

Сижу в машине. Волкособ не двигается с места. Смотрит на меня. Проходит пять минут, десять, пятнадцать. Ожидание выматывает. Я замерзаю. Меня бьет частая дрожь. Зная, к чему это может привести, я помимо воли закрываю глаза. В голове роятся тысячи мыслей, возникают образы утерянного мира, голоса людей, яркие краски сменяются черно-серыми пейзажами Подольска, густо усеянного костяками мертвецов. Трупы, завернутые в пластиковые мешки, лежат вдоль стен коридора Убежища.

Лысые головы, лишенные бровей и ресниц, изможденные лица страдающих от лучевой болезни. Изъязвленная кожа. Хрупкие, невесомые тела умирающих от голода. Мне тогда было лет восемнадцать, а жизненного опыта – на все пятьдесят. Я навсегда запомнил взгляды укрываемых, полные боли и мольбы, когда мы, чистильщики, поднимаясь на поверхность, слышали вслед: «Еды! Нам нужна еда! Слышите, вы!»

Именно тогда появились первые случаи каннибализма. Все началось наверху, в больничных корпусах, которые по приказу Колесникова были переделаны в подобие укрывища – места, куда можно сплавить больных, и где они могут подохнуть, не занимая места в Убежище. Там пропадали люди, родители забивали малолетних детей. И все чаще мы обнаруживали в домах рядом с «ПГКБ» схроны, забитые свежим мясом…

Тогда в нас что-то надломилось. Кто хоть раз видел мужика, сидящего на корточках в углу с куском человечины в руках, тот изменился навсегда. В свете фонарей и факелов бегающие из стороны в сторону глаза людоеда лихорадочно блестят. И даже когда мы ударами прикладов валим его на цемент, а затем еще долго бьем ногами, обутыми в тяжелые армейские ботинки, даже тогда он пытается ухватить вывалянную в грязи плоть и засунуть ее в разбитый рот.

Жалости нет, она умерла вместе с той – прошлой, размеренной, сытой жизнью хомячков, привыкших, что еда появляется из супермаркета.

– Жалости нет, – шепчу я, вспоминая минувшее. Холодный ветер уносит слова вдаль. Мрачные глыбы завалов видятся мне могильными курганами, где археологи будущего (я смеюсь, думая об этом!), может быть, откопают остатки нашей цивилизации.

Людоедов мы без лишних разговоров ставили к стенке. Действовал прямой приказ Бати. В голове до сих пор звучит отрывистая команда старшего нашей группы – Винта: «Прицел. Готовьсь. Огонь!»

Точно кто-то со стороны дергает меня за руку и жмет на спуск. Не могу точно вспомнить, но, кажется, те убийства дались мне легко. Одно дело видеть в прицел Трехи человека, различать его глаза и нажимать на спуск, даже если он враг. И совсем другое – когда перед тобой сидит настоящая тварь, которая час назад забила и расчленила маленькую девочку. Это уже не человек. Жалости нет. Гулкие звуки выстрелов эхом разносятся по двору. Стены, изрешеченные пулями, бурые потеки на мерзлой земле, и тела. Мы сами создали каннибалов. Я теперь в этом почти не сомневаюсь. Выкинув из Убежища, как нам казалось, самых слабых и бесполезных, мы просеяли через сито естественного отбора самую грязь человеческой породы. Тех, кто не остановится ни перед чем, чтобы выжить, даже перед убийством невинных. Если бы повернуть все вспять, отмотать пленку времени назад, может, и не было бы их – потрошителей? Не знаю. Кто вправе решать, кому суждено жить, а кому умирать? Ответьте, вы, чьи тонкие, точно обтянутые серым пергаментом руки, дрожа, тянутся ко мне из потустороннего ничто, норовя закрыть глаза…