Обратный перевод

То, что мы видим впоследствии во фрагментарных текстах «Писем русского путешественника*, — а эти тексты всегда отрывочны и кратки (и так понимается и сам жанр, жанр путешествия), — это продолжение этих же уже пришедших во взаимосвязь тем, их разворачивание, и разговор с Гердером от 20 июля, как записан он Карамзиным, продолжает их развертывать, хотя бы прежде всего в плане греческих отражений в немецкой поэзии. А эта взаимосвязь — карам-эинская, она не вполне непременная; можно ведь думать о Гомере или о переводах из Гомера и совсем не иметь в виду т. н. «бардическую поэзию»! Карамзин писал И. И. Дмитриеву 2 июля 1788 г.:

«Естьли же ты и сам вздумаешь воспеть великие подвиги свои и всего воинства нашего, то пожалуй пой дактилями и хореями, Греческими Гекзаметрами, а не ямбическими шестистопными стихами, которые для Героических поэм неудобны и весьма утомительны. Будь нашим Гомером, а не Вольтером. Два дактиля и хорей, два дактиля и хорей. Например:

Трубы в походе гремели крики по воздуху мчались»[17].

Контекст письма юмористический, а итог — серьезный. Карамзин пробует сочинить строку русского гекзаметра, аккуратно выписывая над каждым слогом своего стиха знаки долготы и краткости, — долготы и краткости, которым в русском стихе соответствуют ударные и безударные слоги. Античный гексаметр называется дактилическим; краткие слоги дактиля могут заменяться долгим слогом, — получаются спондеи. В русском гексаметре дактилям и спондеям соответствуют дактили и замещающие их хореи.

Стих, сочиненный Карамзиным, вполне соответствует правилам построения русского гексаметрического стиха, а сочиненный им стих вполне мыслим в ряду других. Сам же по себе этот отдельный стих тем не меЪее малоудачен и этим выдает в поэте лишь самые начальные знания

о стихе. Однако Карамзин почему-то решил, что в русском гексаметре непременно должны чередоваться два дактиля и хорей. По этой причине он помещает свои хореи на такие нетипичные для гексаметра места, что стих аккуратно разделяется на два полустишия совершенно одинакового строения, — нет ни малейшего основания записывать их в одну строку: эти два стиха усеченного 3-стопного дактиля; вместо эпического стиха гексаметра Карамзину слышалось что-то песенное.

Как поэта, Карамзина вовсе и не влекло ни к гексаметру, ни к греческим строфическим метрам, — это очевидно; его восхитценность Клопштоком отнюдь не повела ни к подражанию его метрическим штудиям, ни к какому-либо воспроизведению греческих форм, ни к какой-либо «эллинизации» своей поэзии.

В том году — 1788-м — Карамзин занялся греческим языком. В «Письмах русского путешественника» эти занятия засвидетельствованы более чем скромной сноской в записи за 22 июня 1789 г.:

«Автор начинал тогда учиться Греческому языку; но после уже не имел времени думать об нем[28].

И тем не мепее эти занятия оставили свои следы уже в ранних поэтических опытах Карамзина. 17 ноября 1788 г. Карамзин пишет следующее стихотворение в письме Дмитриеву, в письме, по обычаю сентименталистов составленному из прозы и стихов. Я думаю, что это стихотворение следует отнести к числу весьма удачных. Вот оно:

Ивану Ивановичу

«Многие Барды, лиру настроя,

«Смело играют, поют;

«Звуки их лиры, гласы их песней,

«Мчатся по рощам, шумят.

«Многие Барды, тоны возвыся,

«Страшныя битвы поют;

«В звуках их песней слышны удары,

«Стон пораженных и смерть.

«Многие Барды, тоны унизя,

«Сельскую радость поют —

«Нравы невинных, кротких пастушек,

«Вздохи, утехи любви.

«Многие Барды в пьяном восторге «Нам воспевают вино,

«Всех призывая им утоляти «Скуку, заботы, печаль.

«Все ли их песни трогают сердце,

«Душу приводят в восторг?

«Все ли Гомеры, Томсоны, Клейст ы?

«Где Анакреон другой?

«Мало осталось Бардов великих», —

Так воспевая, вздохнул;

Слезы из сердца тихо катятся,

Лира валится из рук.

Быстры Зефиры, с Невских пределов,

Быстро несутся ко мне —

Веют — вливают сладкия песни,

Нежныя песни в мой слух…

Я восхищаюсь! — в радости сердца _

Громко взываю, пою: «Древние Барды дух свой влияли

В нового Барда Невы!»[29]

Бблыпая часть стихотворения — это прямая речь, заключенная в кавычки. Кончается прямая речь словами: «Мало осталось бардов великих»; далее начинается авторская речь: «Так воспевая, вздохнул…» Кто вздохнул, вовсе не сказано: фраза обходится без подлежащего и, даже если это некоторая небрежность, то вполне отвечающая сентименталист-скому тону стихотворения. Ясно, что поет один из современных Бардов, местонахождение которого даже определено, коль скоро он достижим для тех, «быстрых Зефиров», что доносятся «с Невских пределов». Этот современный бард дает вначале что-то вроде общей классификации поэтов вообще по высоте их тона и темам — выделяются эпики, поющие о битвах высоким тоном, авторы идиллий, пишущие средним стилем, — «тон унизя», под конец анакреонтики, воспевающие вино. Разделив поэтов по тонам и темам, наш бард подхватывает сентиментально-риторический топос об упадке поэзии:

«Все ли Гомеры, Томсоны, Клейсты?

Где Анакрёон другой?

Мало осталось Бардов великих…»