Образ мира в тексте и ритуале

Да мне куды сцяс деватисе? / Да мне идти, молодёшеньке, / Да мне на славную Тарногу, / Да идти мне утопитисе. / Да наша славная Тарнога / Да сколь мелка-перебориста, / Да переборы-те цястые, / Да негде мне утопитисе, /<…)/ Да мне идти, молодёшеньке, / Да во леса заблудитисе. / Да всё леса те знакомые, / Да перелески сажоные, / Да негде мне заблудитисе, / Да мне идти, молодёшеньке, / Дав Киев Богу молитисе, / Да к Соловецьким-то за морё [PC 1985: 40]; Я пойду, молодёшенька, я / В монастырь к соловецькими, я / В Киев богу молитисе, да! [Еф.: 238]; Думала да я подумала, / Себе мистецько сдумала. / Дак я пойду, да молодёшенька, / Дак Соловецьким-то за морё. / Дав Киев богу молитисе. / Дак думала да я подумала, / Дак тут не место-то мистецько. / Дак я ишчо-то подумаю, / Сибе мистецько обдумаю. / <…)/ Мне куда жо деватисе, / Куда мне да потерятисе? [PC 1985: 111].

При этом девушка и ее воля-красота составляют единое целое, воля – не только символ девичества, это двойник, заместитель, душа девушки [Бернштам 1982], которая, однако, в свадьбе покидает свое «тело», подобно душе каждого умершего человека [Толстая 2010а], и устремляется в иной мир или вселяется в другое «тело» (передается сестре, подругам):

А пришла же ко мне девья-то красота! / Да русы косоньки поразгладила, / Да алы ленточки порасправила, / Да пошла, распростилася, / Да больше век не супилася, / Да во траве она забродилася, / Да во росе-то она замочилася, / Да во колечушко-то закрутилася, / Да во чисто морюшко да укатилася, / Да в чистое морюшко, / Да на самое дёнушко, / Да под серый-то камешек. / Да серый камешек да не расколется, / Да девья красота не воротится [PC 2000: 144].

Воля антропоморфизируется и полностью сливается с образом самой девушки, повторяет ее занятия, думает ее мыслями, говорит ее словами. Вместе с тем она мифологизируется, наделяется способностью к оборотничеству:

И тут остудничка-то волюшка спутается, / И с угла в уголок тут воля закидается, / И стане ластушкой тут воля перелётывать, / И на пути да на широкой на дороженьке / И серым зайком буде воля перескакивать! [Б.: 316]; Ой, заревела тут бажона да моя волюшка, / Ой, по-змеиному она да засвистела, / Улетела в край далекой моя волюшка [РСЗ: 58]; Ой, она пламенем ко небушку летала [там же: 66] и т. п.

Мифологический образ воли-красоты усиливается его антитезой не менее мифологическому образу «кики (киты) белой» или «волокиты проклятой», или «неволи», символизирующему женскую долю (кика ‘женский головной убор’), ср.: