Образ мира в тексте и ритуале

К случаям, которые, будучи ненаказуемыми по закону, запрещаются обычаем, принадлежат: перемена мет на скоте, огораживание полей и огородов до Егорьева дня (волки разорят), перевоз основы для тканья в другую деревню (случится несчастье в деревне, из которой увозят или в которую привозят), не переходить дороги идущему или едущему куда-нибудь по делу (пути не будет), спрашивать идущего: «Куда идешь?» (никакого дела хорошо не делать), а нужно спрашивать: «Далеко ли идешь?», а также отчасти резанье птиц женщинами [ТА 1: 420]; Это не различают преступлением, [если] кого-нибудь обманет, обвесит какой-нибудь торгаш, или кто у кого перекосит или пережнет, или в чужом лесу срубит дерево, даже в казенном месте. Это считает, что есть грех, да Бог простит [там же: 73].

То же свидетельствуют и сербские этнографы:

По народном схваташу грехота je омрсити се, а слагали, отели и украсти то шце никаква грехота. То je само срамота, недоело]но занимаше (По народному представлению, грех нарушить пост, а солгать, отнять или украсть – это никакой не грех. Это всего лишь постыдное, недостойное занятие) [Петровић 1948: 316].

И, наоборот, некоторые виды воровства, наказываемые законом, считаются простительными в народном праве:

Такие преступления, как, например, самовольная порубка в чужом лесу, обман в торговле, преступлением крестьяне не считают. (…) Безусловно позорным, постыдным делом кража считается тогда, когда мужик украдет что-нибудь у своего же брата крестьянина. Украсть у барина, у помещика не считается зазорным. (…) Святотатством народ считает только кражу из церкви в самом тесном смысле слова. Украсть же церковного лесу, кирпичей, сложенных близ церкви, – это уже преступление не важное: стыдиться его крестьянин не будет и от соседей таиться точно так же не будет [ТА 2/1: 45–46].