Образ врага

Таким образом, «свой» не всегда был кровным родственником, но соединялся с родовой общностью через мифическое. Точно также «своими» образовывался союз государств или полис, наполняемые некоей мифической субстанцией — обычно приписанной к очагу какого-либо божества. Жесткая родовая конструкция через миф дополняется переходной формой, которая допускает превращение «чужого» в «своего», отбирая из множества «чужих» только тех, кто комплементарен роду, союзу родов, городу и т. д. Такому отбору служит и особая функция Зевса, который в одной из своих ипостасей мог выступать в роли защитника чужаков (Hikesios).

В данной модели смешения мы видим крайне незначительные возможности для метисации. Они остаются только в том случае, если налицо общая культурная идентичность (мифология) и психологическое сродство (дружба), которые никак не могут миновать расовых аргументов, применяемых, скорее всего, безотчетно.

Остается единственная возможность для существенного этнического смешения — маргинальные зоны этнического расселения. В этих маргинальных зонах представление о священном размыто. Здесь завоевания могут носить нетотальный характер, а характер разбоя (например, с похищением женщин). Здесь возможен обмен, поскольку предметы быта не настолько нагружены сакральными функциями, как в сердцевине этноса. Но как раз остатки этой сакральности могут вести к сближению и даже породнению представителей разных этносов — фактически к образованию нового этноса из отщепенцев.

И все-таки новая сакральность на данной территории (например, новый тип захоронений) может быть связана либо с полным уничтожением прежнего этноса, либо с его сохранением после кризиса прежней сакральности и заимствованием у соседей нового ритуала и отчасти — родовой аристократии. Никакого этнического смешения новая сакральность не означает. То есть, и в данном случае имеются ограничения для расовой метисации, а этнос либо погибает, либо трансформируется в другой этнос — рождается заново в своей этнокультурной компоненте.

Реальное этническое смешение наступает только тогда, когда два этноса испытывают общий кризис и сливаются на одной территории как беженцы. Это возможно лишь в связи с экологической катастрофой, происшедшей в течение короткого времени (скажем, наступление ледника к таковым не относится), или нашествием, которое сметает один этнос за другим, превращая их в перемешанную бегущую массу. Тогда беженцы, остановившись, наконец, и заняв какой-то ландшафт, могут образовать новый этнический организм. Возможно такой механизм сработал, когда орды Чингисхана разоряли на своем пути одно государство за другим. Но, к примеру, в империи Александра Македонского или в Римской Империи этого не было — этносы сохраняли свои ареалы и ограничивались лишь культурными заимствованиями друг у друга.

Интенсивное смешение, казалось бы, становится возможным лишь в условиях перехода от городов-государств к территориальным государствам. Но и здесь имеется сложный момент. Новый тип нашествия (наиболее ярко зафиксированный в истории войн Александра Македонского) предполагает замену племенной элиты или ее подчинение имперским планам завоевателя. Имперский принцип формирования государственности полностью отрицает какую-либо массовую ассимиляцию, лишь приоткрывая двери в общеимперскую элиту для инородческих элит. То есть, речи об этническом смешении снова нет. Именно поэтому империи распадаются по границам этнических ареалов, которые существенным образом, как правило, не меняются. (В этом смысле Советский Союз — не империя, в нем ареалы сдвинулись и сакральности разрушились. По этой причине этнократические режимы, возникшие на развалинах великой державы, оказались особенно жестокими не только к этническим меньшинствам, но и к титульным народам).

«Зоной смешения» можно было бы считать рабство, где встречались представители завоеванных народов. Но предел смешению здесь задает как низкая плодовитость рабов, так и все та же неизбывная склонность к бракам с единоплеменниками. Лишь один эксперимент смешения можно считать в некоторой мере состоявшимся — рабская семья латиноамериканских плантаций. При этом результат смешения в сравнении с массами несмешанного населения все равно остается ничтожным. Как, к примеру, и в Занзибаре, где насильственно переженили огромное количество арабов с неграми. Или же на Кубе, где большинство жителей — метисы. Результат смешения носит исключительно локальный характер даже в таких случаях, не получая распространения вне замкнутого островного пространства. Правило же остается незыблемым: при расовом смешении прежние этносы исчезают, им на смену приходит новая этнокультурная общность, способность которой к выживанию история еще будет проверять.