Образование единого Русского государства

По свидетельству Вильгельма де-Рубрука, даже спустя несколько лет после нашествия Батыя татары не везде в южнорусских степях чувствовали себя хозяевами, по ночам они не передвигались, опасаясь нападений русских отрядов, действовавших смело и решительно. Так было на Дону, так было и в Посемье, в Посулье, на левом берегу Днепра, где прямые потомки древнего русского населения края (северян — севруки) продолжали сеять хлеб, ловить рыбу, собирать мед, пасти скот, оставаясь, конечно, все время начеку, готовые в любую минуту уйти под защиту городских стен или укрыться в степных балках или дремучих лесах, тянувшихся по Удаю, Суле, Пслу, Сейму (остатком этих лесов является «Лес на Ворскле» в современной Курской области).

Севруков было немало. Недаром, посылая своего слугу к Ивану III, Менгли-Гирей опасался, что его посольство «когда в Русскую землю войдут к тебе, брату моему, не дойдут из-за севрюков».

Русское население непрерывно продвигалось все дальше и дальше на юг, новые пришельцы пополняли ряды старой русской вольницы и с ней вместе уходили все южнее и южнее. Русское население, занимавшееся разными промыслами, в XV в. уже не редкость на Дону и за Доном, по Хопру и Тихой Сосне, по Воронежу и Цне, а в отбитых у великого князя литовского в 1503 г. землях Северской Украины, в Посемье, по Ворскле, Пслу и Суле, жили в «северских уходах» севруки.

И до того, как в лесостепи на территории бывшего Переяславльского княжества легла в 1503 г. граница между Русью и Литвой, и после этого Путивльские земли тянулись на юг, к верховьям Сулы и Ворсклы. Здесь лежали «уходы» севруков, и эта русская вольница, силой условий жизни превращенная в естественную пограничную стражу земли Русской, продолжала уходить за зверем, рыбой, медом и пасла скот на далеких «ухожаях» вплоть до Глинщины, где лежала «пустыня по реке Суле», Север-Сульская, Север-Глинщина, Удай-Север.

В состав Путивльских земель входили Жолвань, Биринь и заброшенные далеко в степь на Ворскле Хотмышль, Хотеллосичи, или Лосицкая волость, и Ницянская земля. Здесь же лежал Снипород и тянувшие к Посемью земли Посулья. Это были самые южные области «Русской Вкраины», слабо заселенные, хотя далеко не «пустыня», тесно связанные с Посемьем, где стояли Рыльск и Путивль, ставшие опорными пунктами Москвы на юге, важнейшими центрами сторожевой службы, откуда по шляхам, сакмам и дорогам выходили в «Дикое поле» нести сторожевую службу разъезды городовых казаков и севруков.

Связи «северских уходов», расположенных в землях по Суле и Ворскле с Посемьем, были столь прочны, а власть великого князя литовского в Глинщине и рядом лежащих землях была в такой мере номинальной, что севруки продолжали беспрепятственно направляться на свои «ухожаи», где они встречались с украинскими казаками, приходившими из Канева и Черкасс и поэтому получившими на Руси наименование черкасов.

Так бывшие татарские тьмы — Черниговская, Курская и Яголдаева, позднее литовские «земли» становились русскими волостями.

Но это не значит, что Литва и татары перестали претендовать на них. Еще Тохтамыш, ища убежища в Литве, своим ярлыком, данным незадолго до битвы на Ворскле (1399 г.), передал эти южные земли Руси Витовту. В списке русских городов, уступаемых Литве в 30-х годах XV в., снова встречаются знакомые нам названия русских городов Днепровского Левобережья. В своем письме Василию III, написанном в 1506 г., Менгли-Гирей напоминает, что Брянск, Стародуб, Почеп, Рыльск, Путивль и другие города «из старины деда нашего были».

Мы знаем, что в 1507 г. Сигизмунд Старый категорически требовал от Василия возвращения Литве этих городов и земель.

Богатый край с тучной, черноземной почвой, с реками, изобилующими рыбой, лиственными и хвойными лесами, где не редкостью были лоси и кабаны, олени и козы, куницы и бобры, медведи и рыси, меха которых так высоко ценились за рубежом, со степями, где носились косяки тарпанов и сайгаков, край, изобилующий природными богатствами, сравнительно слабо заселенный, покрытый не столько городами, сколько «городищами» — развалинами русских городов, погибших в годину страшного Батыева нашествия, — казалось, легко мог снова стать добычей литовского князя или крымского хана, но Русь зорко стерегла этот дышащий обилием старинный русский край.

Хищные и жадные крымцы продолжали рассматривать Русь как свою землю. В этом отношении характерен приведенный послом императора Сигизмундом Герберштейном рассказ о том, как однажды русские, взяв в плен какого-то толстого татарина, с изумлением спрашивали его: «Откуда у тебя, собака, такой жир, когда тебе нечего есть?», в ответ на что пленник заявил: «Почему это мне нечего есть, когда я обладаю такой обширной землею от востока до самого запада?». В форме этого рассказа приводится характерное для крымских татар убеждение в том, что Русь — их владение, их земля и заповедное поле охоты за невольниками.