Образования бессознательного (1957-58)

Здесь очень важно проследить самый ход его мыслей. В соответствии с системой положений, на которую он опирается явным образом и которая к концу работы приобретает черты все более отчетливые, первоначальный источник наслаждения связывается им с игровым периодом детской активности, с той первой игрой словами, которая обращает нас непосредственно к освоению языка как чистого означающего, к вербальной игре, к деятельности, которая сводится, мы бы сказали, почти без остатка, к посылу чисто словесной формы. Не идет ли, таким образом, речь просто-напросто о возврате к означающему как таковому, к тому способу обращения с ним, который свойственен был субъекту в период, когда контроль еще отсутствовал — в то время как разум постепенно приучает его как посредством образования, так и другими способами приноровиться к реальности, подвергать использование означающего контролю и критике? Не в этой ли разнице состоит главная пружина удовольствия, получаемого от остроты? Если бы мысль Фрейда действительно сводилась к этому, ответ показался бы очень простым, что на самом деле далеко не так.

Говоря, что источник наслаждения следует искать здесь, Фрейд одновременно демонстрирует нам те пути, которыми удовольствие это проходит, — пути эти принадлежат прошлому, но потенциально, виртуально они еще здесь, они еще существуют, они чему-то еще служат. Именно они действием остроты оказываются расчи-

щены, что и ставит их в привилегированное положение по сравнению с теми, что в первую очередь стали жертвами того контроля, которому подвергается мысль субъекта по мере перехода его во взрослое состояние. Проходя же этими путями, острота сразу же — здесь-то и говорит свое слово весь предварительно проделанный Фрейдом анализ ее внутренних пружин и механизмов — оказывается на тех задающих ее структуру путях, которые и есть не что иное, как пути бессознательного.

Другими словами — и мы следуем здесь тем выражениям, в которых говорит об этом сам Фрейд, — у остроты имеется две стороны.

С одной стороны, имеет место оперирование означающим, причем оперируют им с той свободой, что доводит возможности присущей ему двусмысленности до максимума. Налицо, одним словом, первичность означающего по отношению к смыслу, принципиальная поливалентность его, творческая роль, которая ему по отношению к смыслу принадлежит, оттенок произвольности, который им в смысл привносится.

Другая сторона — это сторона бессознательного. Тот факт, что любое оперирование означающим уже само по себе наводит на мысль обо всем том, что относится к бессознательному, достаточно, с точки зрения Фрейда, засвидетельствована тем, что структуры, которые мы в остроте обнаруживаем, ее кристаллизация, ее построение, ее функционирование полностью совпадают с теми, что были обнаружены им при первом же соприкосновении с бессознательным на уровне сновидений, непроизвольных промахов (или удач — это уж как посмотреть), даже на уровне симптомов, и для которых мы попытались найти более строгую формулу, поместив их под рубриками метонимии к метафоры. Формы эти являются эквивалентными для всех языковых операций, в том числе и тех, которые обнаруживаются в бессознательном, формируя его структуру. Они носят общий характер, в то время как сгущение, смещение и другие механизмы, которые Фрейд в структурах бессознательного вычленяет, являются в каком-то смысле лишь частным их применением. Придавать бессознательному структуру речи, возможно, и идет вразрез с нашими умственными привычками, но зато прекрасно согласуется с действительной динамикой взаимоотношений бессознательного с желанием.

Эта общая мера бессознательного, с одной стороны, и структуры речи, поскольку эта последняя управляется законами означающего, с другой, и есть то самое, к чему мы пытаемся все больше приблизиться и сделать все более наглядным, обратившись к работе Фрейда об остроумии. Именно к этому мы и постараемся сегодня как можно внимательнее присмотреться.

Если мы особо настаиваем на том, что можно назвать автономией законов означающего, если мы утверждаем, что они являются по отношению к механизму порождения смысла первичными, это не избавляет нас от необходимости задаться вопросом о том, как следует нам мыслить не просто возникновение смысла, но, если так, пародируя довольно неуклюжую, в школе логического позитивизма возникшую формулу, можно выразиться, смысл смысла — вовсе не имея в виду при этом, будто это последнее выражение само имеет смысл. Что хотим мы сказать, когда речь заходит о смысле?

Разве Фрейд, в главе, посвященной механизму удовольствия, не ссылается без конца на столь распространенную в отношении остроты формулу, как смысл в бессмыслице? Формула эта, давно уже предложенная, принимает во внимание две явно присущих удовольствию стороны: поражая вначале своей бессмыслицей, она привлекает нас, вознаграждая затем появлением в самой бессмыслице этой бог весть какого тайного смысла, столь трудно ктому же поддающегося определению.