Образы детства

Что Штегувайта. нациста против воли, ловит на слове собственный сын Хорст: он становится тем, кем отец только прикидывается. А Хорст вдобавок был красавец мужчина. Светлый образ. Сколько недель Нелли спала в спальне супругов рядом с Роземари Штегувайт, под его портретом, и видела, как Роземари каждый вечер... молилась, иначе не скажешь, на эту фотографию. Видела, что каждое дарованное господом утро первый взгляд Роземари доставался этой фотографии, на которую обещала быть похожей малютка Эдельтраут, тогда как юный Дитер пошел целиком в мать. И слышала, как Рихард Штегувайт в перепалке с невесткой проклинал сына: Он и мать свою в гроб вогнал, и на нас на всех беду накличет, ежели вернется. Будь он проклят. На это Роземари: Ну мыслимое ли дело — этак грешить против своей же плоти н крови, в твои-то года!

Библейские сцены. Ленка не может судить об этом, держит нейтралитет. Воскресные деревин, по которым вы едете — сплошь выстроенные вдоль дороги, — группы молодежи, гуляющие перед обедом по единственной улице, девушки с девушками, парни с парнями. Интересно, скучно им или нет? Они провожают взглядом машины, проезжающие здесь нечасто. Парни в белых рубашках и джинсах, девушки в коротеньких юбочках и ярких блузках.

Если девушки и парни стоят вместе, то компаниями, не парочками. Как у нас в деревнях, говорит Ленка.

Нелли позже всех поняла, что оказалась на положении исполнительной власти. К примеру, в ее обязанности входило выделять подвиды на гужевую повинность — возить из карьера песок для ремонта наиболее серьезных повреждений, нанесенных танками важным дорогам. Нелли была справедлива. Она действовала по принципу; одна подвода от каждого двора, регулярно. На этой основе она составила список и оповестила исполнителей. А после обеда к ней явился сапожник Зёлле, ввалился без стука, сорвал шапку с головы, шваркнул ее о скобленые половицы и принялся орать. Нелли достаточно разбирала местный говор. И поняла, что сапожник Зёлле ругательски ругает ее за несправедливость по части гужевой повинности. Он-де, Зёлле, властям не какая-нибудь там грязная ветоха. Прошло то времечко. — Нелли знала, что «ветоха»—это «тряпка».

Сапожник Зёлле был ей известен: единственный в деревне коммунист и человек по натуре вспыльчивый. Она, однако, чувствовала, что вполне способна противостоять вспыльчивым натурам, особенно если правота однозначно была за нею, вот как сейчас. Так она и сказала, а в ответ сподобилась насмешки: Зёлле вроде бы возмущался, что Пальке, Фреезе и Лаабш, у каждого из которых по четыре, по шесть лошадей в конюшне, отбывают точь-в-точь такую же гужевую повинность, как и он со своей единственной полудохлой клячонкой.

Одна подвода от каждого двора, отрезала Нелли.

Тогда Зёлле сказал, что плевать хотел на ее список, и ушел.

А потом случилось нечто поразительное.

Бургомистр Штегувайт, полностью одетый, вышел из своей спальни, молча прошагал к телефону, который с недавних пор опять заработал — в Бардикове насчитывалось семь абонентов,—покрутил ручку, набрал номер и оповестил многоземельного крестьянина Пальке об изменениях в составленном Нелли списке на гужевую повинность, изменениях в пользу Зёлле и к невыгоде Пальке. Как ни странно, на том конце провода возражать не стали. Нелли велено было отнести Зёлле новый список.

Нет, сказала она. Я против. Этак каждый сюда ходить начнет.

Не-а, сказал Рихард Штегувайт, Каждый все ж таки не ходит. В том-то и разница.

Один из редких снов последнего бессонного времени: сидя перед большой благосклонной аудиторией, ты должна читать вслух тоненькую книжицу, но написанную по-польски. (Чужие языки, перед ними приходится пасовать.) Тоненькая книжка, текст которой ты не можешь расшифровать, смысл которой ты не способна донести до слушателей. Толстая книга, в которую войдут годы твоей жизни. Ты и желаешь ее и вместе с тем не в силах желать. Езда на тормозах. Вредно для мотора.