Образы России

Страстно преданный архитектурному искусству, вкладывая в свои постройки всю душу художника, Бухвостов не мог, разумеется, вести обе сложные постройки одновременно: шереметевский храм стоял в лесах, работы над ним приостановились.

Рассерженный вельможа пожаловался на мастера в Приказ каменных дел, сославшись на договор. В Рязань отправились уполномоченные, чтобы арестовать зодчего, но вернулись они с докладом, что «поймати себя он, Якунка, не дал и от них, посыльных людей, ушел». Видимо, рязанцы, дорожа мастером, сумели укрыть его.

Все же спор с всесильным боярином мог окончиться плохо для мастера. Его в конце концов разыскали, заключили в тюрьму, и Приказ каменных дел вынес приговор «бить его кнутом нещадно». Если бы Шереметев сам не попросил об отмене приговора, церковь в Уборах, вероятно, никогда не была бы закончена.

Время сберегло для нас творение зодчего — вот он, почти трехсотлетний храм, воздвигнутый над просторной речной излучиной.

Если из села Уборы выйти к пойме реки, обойти бухвостовский храм и спуститься с небольшой высотки, очерк храма ляжет на воду пруда или речной старицы, точно там, между желтых лилий-кувшинок и стеблей осоки, укрыто еще одно — зеркальное — повторение бухвостовского здания. Оно и похоже и не похоже на Покровскую церковь в Филях: тот же принцип «восьмерик на четверике», тот же тип храма «иже под колоколы», то же гульбище, но общее архитектурное решение и декоративный убор, может быть, даже превосходят по совершенству то, что было достигнуто в Филях!

Это тоже нарышкинское, или, как его еще именуют, московское, барокко. Но такая бездна изобретательности и выдумки применена здесь буквально в каждой детали, что в рамках одного стиля достигнуты совершенно новые эффекты. Трудно перечислить все тончайшие приемы декорации, придуманные талантливым мастером. Тут и особенно пластичная, будто вылепленная из глины, «трехлепестковая» форма притворов, придающая стенам скульптурную игру теней. Тут и необычайно щедрый белокаменный резной убор — витые колонки, изогнутые волюты; крученые, как сахарные леденцы, столбики, раковины алевизовского типа (как в Архангельском соборе Московского Кремля). Тут и богатейший, пышный узор наличников, которым не устаешь любоваться. Нужны часы времени, чтобы зарисовать хотя бы часть этих бесконечно разнообразных украшений.

Сейчас, когда интерес к памятникам отечественной культуры становится всеобщим, в село Уборы приходят многие экскурсанты, школьники и студенты — увидеть пейзаж и здание, сберечь для себя память о творческом подвиге крестьянина-зодчего Якова Бухвостова, завещавшего нам любовь к отечеству, его лугам и водам, отражающим творения дивной русской архитектуры.

О последнем из трех памятников XVII века над Москвой-рекой — всего несколько слов. Многим москвичам он хорошо известен, а людям приезжим стоит потратить часок-другой, чтобы взглянуть на него хоть издали.

Я говорю об удивительной по своим пропорциям и архитектурной отделке церкви, построенной, как доказано исследователями, тем же Яковом Бухвостовым в другой подмосковной усадьбе, принадлежавшей роду Нарышкиных, — селе Троице-Лыкове. Смелый очерк этого храма с его дополнительной парою куполов над боковыми притворами виден над высоким обрывом Москвы-реки, у самой Троице-Лыковской пристани.

Над восстановлением первоначального, изумительно нарядного облика этого храма еще долго предстоит трудиться реставраторам. Долго еще храм будет окружен строительными лесами — объем восстановительных работ здесь велик, и сложность их значительна. Ведь надо возродить то, что некогда с такой тщательностью и совершенством вырезали из камня крепостные мастера.

Но когда реставрационные работы подойдут к концу, это здание вновь заблестит, как драгоценность, усыпанная бисером, обтянутая золотыми нитями, сверкающая и переливающаяся в лучах солнца, — так образно охарактеризовал внешнюю отделку Троице-Лыковского храма один из его исследователей, В. Н. Подключников.

А профессор М. А. Ильин пишет о нем:

«Храм Троицкого-Лыкова, один из последних памятников Древней Руси, может быть с полным правом назван ее лебединой песнью».

Звучит она, эта лебединая песня древнерусской архитектуры, над берегами Москвы-реки, над зеленью Серебряного бора и ближними окраинами нашей столицы. Идут под обрывом катера и спортивные гички, желтеет песок излюбленных купальщиками отмелей, и тысячи глаз видят уступчатую пирамидку храма-башни, последнего по времени архитектурного дива древней Руси.

Северные прообразы каменных шатров

Искусствоведы давно задумывались над тем, где искать корни, истоки большой московской архитектуры XV–XVI и XVII веков.