Обречен на победу

Астахов сидел за столом, пил чай, заставляя себя не думать ни о чем, рвал появляющиеся мысли, словно серпантин. Сначала он пытался вспоминать прошлое. Наваливавшийся упругий тартан, поднимающиеся флаги, любезных дипломатов, улыбающихся руководителей, вытягивающиеся руки любителей автографов. Стоило на чем-то остановиться, как сюжет прерывался опрокинутым лицом Игоря Лозянко, его головой в расползавшемся черном пятне либо пытливым взглядом иронически улыбающегося сыщика.

Павел хватал из памяти пригоршнями и торопливо разбрасывал, чтобы схватить снова другие воспоминания, лишь бы не замкнулось кольцо. Выдержать, ты обязан выстоять, ты мужик! Заставлять себя, принуждать к подчинению – для него дело привычное, на этом фундаменте стоят и стоять будут все чемпионы.

Нина походила на взбесившуюся кошку, не на домашнюю мурку и не на пантеру, а так, что-то среднее типа рыси. Швыряясь в терпеливый чемодан ненужными вещами, она кричала:

– Я тебе подчинилась и пропустила две тренировки! Почему я должна улетать? Почему? Я была у подруги, она подтвердит!

– Такое алиби у меня тоже есть! – сказал Астахов спокойно. – Я видел этого розыскника. Он прав.

Нина сопротивлялась по инерции, внутренне она смирилась, терять Павла, в общем-то, из-за ерунды не имело смысла. Ну хочет он отослать ее в Киев, ну и бог с ним. Слетаем.

– Не виновата я ни в чем…

– И я не виноват! – вновь перебил Астахов. – Из тебя душу вынут и повесят на веревочке. На обозрение всего города.

Нина взялась за грудь, словно проверяя, на месте ли еще душа.

– Я никогда не выйду за тебя замуж! Ты слышишь? Никогда.

– Билет. Деньги. Мой друг тебя встретит. – Астахов положил на стол билет, деньги, записку. – Самолет утром, ты уйдешь из дома сейчас…

– Ты выиграешь все Олимпийские игры! Все первенства мира! У тебя будет все! А меня не будет! Я тебя ненавижу!

– Не повторяйся. – Астахов поднялся, подошел к тахте. – Давай я помогу тебе собраться. Так много тебе не нужно. Отберем только необходимое.

Он укладывал вещи в дождавшийся своего чемодан – укладывал умело, ловко, заботливо.

Астахов около семи вечера в прокуратуру зашел, именно зашел, как заходят к теще на блины, когда совершенно нет аппетита. Недрогнувшей рукой он подписал сто восемьдесят вторую статью об ответственности за дачу заведомо ложных показаний, ответил на большинство вопросов правду, в главном солгал полностью, равнодушно кивнул, удалился.

А вот Олег Борисович Краев, хотя приглашение и получил, идти в прокуратуру не собирался. С одной стороны, он понимал, что, сказав правду, потеряет Павла навсегда. С другой – солгав следователю, в случае разоблачения он потеряет звание и скорее всего будет выброшен из спорта. Но если рассуждать здраво, то сколько он, Олег Борисович Краев, стоит без Павла Астахова? Если Павел совершил преступление и его посадят? Заслуженный тренер СССР О.Б. Краев не вел воспитательную работу… допустил… в результате чего… Подумать страшно. Помощником к Толику Кепко в спортшколу не возьмут. Не ходить, решил он, даже если милиция на дом придет. Болен, радикулит, брюки надеть не могу. Радикулит у Краева наличествовал, симптомы при обострении он все знал. Изобличить Краева в симуляции не смогла бы и Академия медицинских наук.

Краев жил в одной квартире с женой (сын давно женился и уехал из Города), позволял ей готовить еду и убирать комнату. Встречались они на кухне за завтраком, практически не разговаривали, лишь обменивались служебными репликами. Они не ссорились, не ругались даже, просто, когда сын уехал, выяснилось, что между ними нет никакой связи, даже тонюсенькой ниточки. Жили два человека, не молодых, не старых, в одной квартире, спокойно жили, не обращая друг на друга внимания. Жена готовила и прибирала, Краева это устраивало.

Выработав линию поведения, Краев, шаркая шлепанцами, появился на кухне, осторожно опустился на табуретку с такой прямой и напряженной спиной, словно держал на голове хрустальное яйцо или мину. Жена, взглянув мельком, констатировала:

– Братик проснулся.

Радикулит Краев приобрел в двадцать лет, то есть тридцать шесть лет назад, его считали ближайшим родственником и звали братиком. К нему привыкли, его визиты, конечно, не радовали, но и давно не пугали, главное, чтобы он не явился накануне вылета за рубеж.

Жена, равнодушно констатировав факт появления родственника, действовала быстро, ловко, без суеты. Она вытащила из ванной деревянный щит, уложила его под тонкий матрац, включила духовку, насыпала на противень песок, достала из аптечки анальгин, позвонила на дом районному врачу, позвонила Толику Кепко, положила у изголовья постели «Трех мушкетеров» и «Королеву Марго» и ушла по своим делам, о которых Краев ничего не знал.

Все это Краев наблюдал не раз, но сегодня обиделся. Он прошелся по квартире, взглянул на старинные ходики: уже восемь. А если Толик задержится и песок начнет гореть? Заглянул в духовку. Кто вынет его и пересыплет в холщовый мешочек? Я нагнуться не могу. Начнет гореть, вонять. Ужас.

Толик Кепко никогда в жизни никуда не опаздывал, и в этот вечер он пришел вовремя.