Обреченная

– Поэтому у вас выпадают волосы?

Я не хотела. Не хотела такого говорить. Я не знаю, почему я так сказала. Я до сих пор не знаю, почему я столько всякого ей наговорила.

– Я пришла, чтобы отговорить ее от этих отношений, – продолжала Диксон. – И увидела эти книжки про беременность, одежду, все такое… Я узнала об этом еще до твоего сообщения.

– Я не верну деньги.

Опять же, не понимаю, почему я продолжала говорить с ней в таком тоне. Такое впечатление, что механизм фильтрации, который я утратила, привыкая к тюрьме, начал пропадать уже за год до того.

– У нас была страшная ссора, и она вышвырнула меня, – добавила мать Сары.

– Я думала, это ваша квартира. Период да Гама и все такое?

– Прошу тебя, Ноа, – взмолилась моя собеседница, – не перебивай меня! Мне и так тяжело.

Я кивнула. Подошел официант с апельсиновым соком.

– Простите, – сказала я. – Продолжайте.

Марлин взяла стакан и немного отпила из него. Я почти видела, как сок проходит по ее горлу, пока она приводила в порядок свою зарождающуюся лысеющую сущность для разговора со мной.

– Сара страдает от недуга, называемого гипертрофированной кардиомиопатией. Это врожденный порок сердца, который может привести к сердечному приступу и внезапной смерти… – Она немного помолчала, раздумывая. – Каждый год появляются сообщения о каком-нибудь здоровом активном атлете, который вдруг падает мертвым на баскетбольной площадке, футбольном поле или беговой дорожке. Ты наверняка о таком слышала. Ну так у них, скорее всего, был этот недуг, только они о нем либо не знали, либо он не был диагностирован. Или что-то подобное.

– И, позвольте высказать предположение, – начала я и сделала паузу, широко открыв глаза, – беременность его усугубляет?

Миссис Диксон кивнула, вернувшись ко мне взглядом.

– Именно.

Я немного испугалась.

– Я понимаю ваше неприятное положение, Марлин, но, как я вам уже сказала, это мне немного не по деньгам.

– Я заплачу больше.

– Это просто выражение.

– Я знаю. Знаю. Я просто…

– Что я, по-вашему, должна конкретно сделать? – спросила я, нервно пытаясь заполнить тишину. – Я в этом ничего не понимаю. Вы можете взять любого с улицы для этой «работы».

Для разнообразия я решила мысленно брать мои слова в кавычки. Я подумала, что это немного ее отвлечет.

– Я просто… – Моя собеседница пыталась не казаться расстроенной.

– Послушайте, Марлин, я не знакома с вашей дочерью. Я едва знаю своего отца. Вы помогли мне оплатить квартиру за последние два месяца, так что спасибо за то, что дали подзаработать, но теперь всё. Я не намерена разрушать отношения двух любящих родителей, которые хотят ребенка.

– Но твой отец…

– Да, вы правы, – поправилась я. – Может, один любящий родитель. Но это лучше, чем ничего, верно?

– Он…

– Да. Он лузер. Он преступник. Он не слишком умен. Так что с ним?

– Ты имеешь влияние на него, а он – на нее, – заявила Диксон, прежде чем схватиться за внутреннюю часть руки. – Не могу представить, чтобы ты хотела, чтобы он снова угодил в тюрьму.

Марлин говорила со мной так, словно я сидела за кулисами театра – одинокая слушательница ее заранее подготовленного монолога. И словно она и вправду могла контролировать будущее моего отца.

– Вы ошибаетесь, – сказала я ей. – Я не имею влияния на отца, и не пытайтесь шантажировать меня дочерними чувствами.

– Ноа, ты имеешь влияние на отца. Ты просто не знаешь. Ты должна понять, как пользоваться своей ролью. Своей силой.

– Значит, теперь у меня есть власть и влияние? – Я рассмеялась. – А у вас…

Диксон молча кивнула.

– Марлин?

– Сара для меня – все. А теперь у меня нет ничего, – сказала она. Ее голос был полон гнева и так сильно пронизан жалостью, что мне, по крайней мере, захотелось дослушать ее. – Она думает, что я хочу, чтобы она сделала аборт, потому что твой отец – не выпускник колледжа. Или потому, что он старше ее. Или потому, что у него есть приводы.

– Она думает, что вы считаете его ниже ее, – сказала я, подтвердив то, что этой женщине так откровенно трудно было выговорить из-за чувства вины высшего среднего класса, или профессионального смятения, или какого-нибудь еще вымышленного комплекса людей, имеющих дома расписанный вручную фарфор.

Диксон отвела взгляд.

– Так ведь, верно? Это классовый вопрос, – сказала я.

– Это Америка. У нас нет классовых проблем, – заявила моя собеседница.

Я рассмеялась.

– Вы шутите?

Марлин смеяться не стала.

– Нет, правда, вы шутите, – настаивала я. – Ваши туфли стоят дороже моей месячной квартплаты. Вы едете домой на Мейн-лайн, или где вы там живете, на «Мерседесе», «Лексусе» или «Ауди».

– Довольно.

– Чего?

– Я думаю, мы обе это знаем.

– Что? Что мой отец недостоин вашей священной дочери?

– Хватит.

– Вы знаете, что это правда. Зачем пытаться это скрывать?

– Довольно!

Миссис Диксон огляделась. По счастью, никому не было дела до того, повышала она голос или нет.

– Извините, – сказала я. Опять же, как просто было произносить это слово! Как просто было извиняться за то, чего я не делала… Именно из-за того, чего я не сделала, у меня возникало столько проблем.

– Так ты поможешь мне? – спросила Марлин наконец.