Обреченная на счастье

Действительно, первый парень, с которым моя любовь продвинулась в направлении зрелости, был историком. Я потом еще несколько лет вспоминала его, пытаясь понять, что я в нем нашла. В нем же ничего не было. Совсем ничего! Оказывается было. Он был историком, то есть он был чуть-чуть как Ол. Вот что я нашла в нем. Только он был глупым историком. Он даже ничего не знал про Согдиану. Они не проходили этого на третьем курсе. Но он был очень серьезным и любил повторять, что следы истории запечатлены в граните. Глупый! Следы прошлого рассыпаются иногда под ногами песком, горячим песком. И этот песок хранит память о прошедшем лучше любого гранита. Наш роман продолжался ровно месяц, а потом мы расстались: он отправился грызть гранит науки, а я — оставлять следы на песке этой жизни, которые тут же размывали набегающие волны времени.

— Ляль, а хорошо замужем? — спросила я.

— Ты знаешь, Ал, это как… — Она посмотрела по сторонам, изучая обои на стенах. Потом внимательно уставилась на Дракона, словно сравнивая наличие собаки с наличием мужа. Потом покачала головой. — Тебе не понять. Это ведь как владение собственностью. Как дача, например, — обрадовалась она, найдя подходящее сравнение.

— Ну тогда это неплохо, — протянула я, вспоминая, как ласково там шумят деревья и как красиво цветут клумбы.

— Нет, нет, ты не понимаешь. Вот цветы, скажем, там колосятся. Но их сначала нужно посадить. Потом — растить, поливать и оберегать. Но если на даче это можно доверить садовнику, то в браке необходимо делать все самой. А то знаешь сколько садовниц набежит? Собственность не бросишь, не оставишь без присмотра, она все время требует от тебя чего-нибудь. Нужно платить за аренду, убирать опавшие листья, вырывать сорняки и, прости за сравнение, даже выгребную яму чистить.

— Ужас какой, — честно призналась я.

Мне очень хотелось, чтобы Лялька поговорила о чем-то своем. Я пыталась таким образом выразить ей благодарность за то, что она битый час выслушивала мои бредни.

— А в садовницы многие набиваются?

— Бывает, — засмеялась Лялька своему же сравнению. — Рыбачат.

— Что делают? — не поняла я.

— Удочки закидывают с разными наживками. Я это называю — покупки.

— Как это?

— Ну, знаешь, мы все время друг друга покупаем. Я делаю тебе комплимент, например, не потому, что думаю о тебе так хорошо, а потому, что хочу, чтобы ты меня любила, или чтобы у меня с тобой не было разногласий во время работы, или для того, чтобы ты оставила меня в покое. По-разному. Мужчины очень легко покупаются. На большие перспективы, на славу, на власть. На многое. Какая-нибудь нимфоманка в стоптанных туфлях набежит, как прибрежная волна, и ну рассказывать о своих перспективах в жизни. Солнечные дали перед мужиком стелит. А он и уши развесил.

— А ты?

— Что я? Приходится ласково улыбаться, интересуясь, в каком секонд-хэнде она одевается и почему такая перспективная дама себе до сих пор на туфли не заработала.

— А тебя покупают? — спросила я.

— Ал, я себя безумно дорого ценю. Ни у кого воображения не хватает. — В ее тоне проскочила грустная нотка. — Разве что у тебя, — усмехнулась она.

— У меня?

— Ты подкупаешь меня своей искренностью, и мне всегда нравилась твоя манера жить.

— Чего нравилось?

— Не важно, — Лялька стала серьезной. — Расскажи-ка мне, что было дальше.

Глава 13

Каникулы

А дальше ничего не было. То есть много впечатлений — мало толку. Ничего такого, что застряло бы в памяти на всю жизнь. Я окончила школу и уехала в Ленинград. Поступила в Политех. Поселилась в общежитии. Было весело, жизнь кружилась вокруг меня, и я отбивалась от воспоминания о том, что дома в шкафу у меня хранится символ царской власти, так и не отданный кому следует.

Зимой родители неожиданно выслали мне денег, и я прилетела в Ташкент совсем другой Ал: повзрослевшей и немного разочарованной обилием скучных технических наук, которые мне приходилось теперь изучать. Я хотела преподнести родителям сюрприз и не сообщила им, в какой день приеду. С замиранием сердца я подошла к родной двери и позвонила. Мама открыла дверь и расплакалась от счастья. Мы расцеловались с ней на пороге, и она потащила меня в комнаты.

Свой дом я не узнала. По стенам висели ковры, на столах стояли вазы цветного стекла, переполненные разными фруктами. Старый диван был обит роскошным бархатным сюзане, где по черному фону извивались прихотливые узоры растительного происхождения. Навстречу мне вышел папа. По щекам у него разливался румянец, он бодро двигался и радостно гудел на весь дом мое имя на разные лады. Самое смешное, что на нем был чапан, а на журнальном столике стояли раскрытые нарды.

Я не переставала удивляться этим разительным переменам, а родители смеялись, как молодые, и наперебой рассказывали мне, что папа, оказывается, наконец выздоровел и теперь работает старшим преподавателем в Институте иностранных языков около дома. Мама тоже туда устроилась на полставки, а подрабатывает, давая школьникам уроки английского.