Обреченная (СИ)

Подъехав к дому, Гидеон забрал свою куртку, которую он мне дал, чтобы я не замёрзла, пока мы едем, поцеловал, и я направилась к двери.

Когда я зашла на порог дома, я услышала, как мама выключила свет в моей комнате, мигом слетела с лестницы и сказала весёлым голосом, будто ничего и не было, будто я не ездила с парнем на свидание, которого она презирает:

— Черри, как погуляла? Весело было? Рассказывай.

— Мам, что ты делала в моей комнате? Что ты искала?

— Ничего.

— Не надо мне врать, я же вижу по глазам, что ты обманываешь! Скажи мне сейчас же.

— Я ничего не… — не успела договорить она, как я её перебила.

— Говори!

— Я искала твой дневник, Чер. Я знаю, что обещала его не брать, но он нужен был мне.

— Зачем?

— Просто поверь, он был нужен мне.

— Скажи, с какой целью тебе нужен мой дневник?

— Чтобы знать, сказал ли тебе Гидеон правду…

Глава 5. Руны

Я вбежала в свою комнату с такой скоростью, будто меня ждал там какой-то желанный сюрприз. На самом же деле я просто разозлилась на Лиззи. За её предательство. Это было ужасно и несправедливо с её стороны, она знала с самого начала о том, что он — вампир, но она ничего мне не сказала. Да, она пыталась отговорить меня с ним видеться и куда-либо ездить, но она не говорила мне причину, по которой я не должна была продолжать с ним общение. Вбежав в комнату, я с большим грохотом закрыла дверь, задвинула щеколду, которая предусматривалась к этой двери, открыла окно, чтобы в мою комнату поступал воздух, которого мне сейчас не хватало. Я задыхалась от собственных слёз в горле. Мои ноги подкосились, как это было тогда, когда Гидеон рассказал мне всю правду, а точнее я сама догадалась, и чтобы я не упала посреди комнаты, я села на кровать, схватила одну из пяти подушек и начала в неё плакать. Мгновенно от моих слёз на ней появилось мокрое пятно. Я плакала из-за всего от плохого и хорошего: в голове играла картина, как Лиззи сказала, что она почувствовала, что Гидеон — вампир, потом я увидела вчерашний день, тот момент, когда я встала с байка и закричала, что знаю, кто он. А последнее, от чего меня пробирала дрожь — это момент на пристани у озера, рядом с которым у нас был милый пикник, где я расспрашивала его о вампиризме, и он ничего не скрывал. Где мы так сладко целовались, забыв обо всём. Я понимала, что влюбилась в него с первой минуты нашей необычной встречи. Да, я не верила в любовь с первого взгляда, но сейчас я убедилась сама, что такое бывает, это не миф.

В этот момент я, сидя спиной к окну, ощутила, что кто-то стоит рядом. Я хотела, было, закричать, но когда повернулась и увидела знакомые глаза, в которые я так сильно влюбилась, которые я узнаю из тысячи других глаз, я поняла, что нет никакой угрозы. Это был Гидеон. Когда он увидел мои слёзы, он сел на мою кровать и шёпотом заговорил (видимо, знал, что Лиззи может его услышать):

— Я знаю про ваш разговор с мамой. Ты не должна на неё злиться, она лишь пыталась огородить тебя от проблем. Так бы поступила любая любящая мать.

— Ни слова больше о ней! — сказала я ему и потянулась его поцеловать. Он — единственный человек, который был способен сейчас меня успокоить и подбодрить. И снова этот поцелуй, только сейчас он был с лёгким солёным привкусом от моих слёз, которые стекали на мои губы. Я ощутила его холодную кожу, несмотря на то, что он был в футболке, я прижалась к нему, положив голову на его грудь. Его холодная кожа — то, что мне сейчас нужно, а мне нужно охладить свой горячий пыл. По щеке сразу же распространился холод, исходящий от его груди.

— Расскажи мне что-нибудь, я готов выслушать всё, что ты расскажешь, — сказал он, нарушая гробовую тишину в доме. Лиззи, похоже, куда-то уехала, но я этого не заметила. Может, она оставила на кухне на столе записку, но мне было не важно, я не хотела её видеть.

— Что, например? — спросила я, поднимая своё заплаканное лицо, которое наверняка опухло, и заглядывая в его горевшие чем-то мне ещё неизведанным глаза.

— Расскажи о себе, о своей жизни, может, что-то грустное, или наоборот что-то очень хорошее, от чего ты улыбнёшься. Просто я хочу знать о тебе больше, чем знаю сейчас.

— Ну, я люблю рисовать, — смутилась я, не зная, о чём можно было разговаривать. — В детстве, мне было тогда, кажется, четыре года, мама, увидев, что я рисую незамысловатые узоры, отправила меня в художественную школу. Так как мы много переезжали из города в город, я ходила в разные школы, но нигде, ни в одной из них учителя не говорили мне, что это за техника рисунка.

Только один из учителей однажды лишь сказал, что я — особенный ребёнок с редким даром создания каких-то там иероглифов. Он тогда сказал название этих картинок, но я их не запомнила. До сих пор иногда, когда мне нужно сделать что-то срочное, очень важное, в голове возникает какой-то узор, — я увидела, как Гидеон напрягся, но вслушивался в мой рассказ ещё сильнее, будто я сказала что-то глупое, или наоборот важное. — Это, наверное, глупо звучит.

— Нет, нет, это вовсе не глупо. У тебя остались эти рисунки?