Обреченная (СИ)

Вбежав в свою комнату, — в точности, как это было вчера вечером — я взяла рюкзак, в котором у меня лежала всегда зарядка для телефона, бутылка воды и расчёска, положила туда свой дневник, и побежала к выходу. Из кухни доносился плач. Мама часто плакала после того, как нагрубит мне. Может, ей было стыдно за свои поступки, или просто я ей надоела. Но во мне это не вызывало никакой жалости, так как это слишком часто повторялось. Чтобы она не заметила моего ухода, я очень тихо обула свои кеды, в которых несколько минут назад бегала по улицам Ковингтона, взяла свою куртку и вышла на улицу. При выходе из дома я громко хлопнула дверью, чтобы Лиззи слышала это. Да, противоречила сама себе, но мысли и желания меняются мгновенно. На моё удивление она не вышла следом, а встала у окна с заплаканными глазами и просто провожала взглядом.

Я не знала куда идти, поэтому я просто пошла в известном мне уже направлении — в центр к башне. Напротив знакомого мне бара был небольшой парк, где имелись лавочки.

На улице была невыносимая жара, казалось бы, идти от моего дома до этого парка совсем немного, но из-за жары путь казался тяжёлым. Спустя десять — двадцать минут я была уже на месте. Сев на лавочку, я открыла свой дневник, который я вела с малых лет, и стала перечитывать с самого начала. Я любила так делать, и я часто садилась у Эдисона на кровать вечером и читала те дни, которые хотела вспомнить во всех красках и мелочах.

Дневник я начала писать с шести лет. И начала я его писать благодаря дедушке. В тот день мы с ним ходили в парк. Это было в Лос-Анджелесе. Он любил путешествовать, и вот однажды он взял меня с собой. Этот парк я не забуду никогда. Это был обычный парк, без аттракционов, но в тот день они и не нужны мне были. Как я описывала это в дневнике, «это был самый лучший парк за историю моей жизни». Он был такой большой, там очень много деревьев и кустов. До сих пор моё мнение не поменялось. Мы гуляли вдвоём, бабушки с нами не было, мы шли по тропинке, выложенной камнем. Вдоль тропинки росли большие деревья, раньше я думала, что они похожи на сказочных существ. Сейчас же я выросла и перестала верить в подобное. Мы гуляли в тот день долго. Тропинки вели к разным живописным местам, таким как детская площадка, на которую я тогда даже не заострила внимания, пруд, в котором плавали белоснежные лебеди, мы останавливались их покормить. Ближе к концу прогулки я уже устала ходить, да и дедушка хотел передохнуть. Мы увидели ларёк со сладкой ватой, а такое я тогда очень любила, и дедушка это знал.

Он купил мне самую большую и красивую сахарную вату, и мы сели на ближайшую лавочку. Мой дедушка любил философствовать, но при мне он почему-то не делал этого. Мне он всегда говорил что-то очень приятное, что обнадёживало. И именно тогда он мне сказал:

— Знай, я всегда буду рядом. Если Лиззи тебя будет обижать, ты мне только скажи, я отвезу тебя к себе, и ты будешь жить у меня.

Его слова меня подтолкнули на ежедневные записи в личный дневник. Правда, спустя месяц мне надоело делать мелкие записи каждый день, и я решила писать только самое запоминающееся два-три раза в месяц. Хотя сейчас я опять начала записывать в дневник довольно часто.

Я словно пережила этот день заново. По телу пробежали мурашки, на своей майке я заметила, что по моим щекам опять бежали солёные дорожки. Слёзы. Я опять плакала. За последнее время слишком много слёз. Моя жизнь в Ковингтоне только началась, но уже страшно представлять, что будет дальше. На улице пустынно, ещё раннее утро, можно не переживать за то, что я плакала прямо посреди сквера, сидя на лавочке, прижав колени к груди и обхватив их руками. В таком положении я сидела, как мне показалось, долго. Я плакала, слезам не было предела. Я скучала по прошлому, по моему детству, где был мой дедушка, который готов был на всё ради меня, я его так любила, и не переставала любить.

По спине кто-то прошёлся холодной ладошкой. От этого меня начало трясти. Я оглянулась, чтобы увидеть человека, который подошёл ко мне. Это был Гидеон. Его взгляд был направлен в мои глаза, наполненные слезами. Сам парень был напряжён, свободный кулак был сжат с такой силой, что костяшки на пальцах побелели. Я знала, что ему я могу рассказать всё, поэтому я уткнулась ему в живот, который был на уровне с моей головой, и стала плакать в его чёрную футболку.

— Что случилось, Черри? — спросил он, в его голосе слышалось беспокойство. Я не хотела отвечать, хотя он не стал бы орать на меня и прижимать к стенке. — Ответь, прошу тебя!

— Л…Лиззи… — сквозь слёзы произнесла я. Со стороны показалось, будто я промямлила что-то невнятное, но Гидеон, кажется, понял мои слова.

— Что она сделала?

— Она… она… она… — заикалась я. Горло то сжималось, то разжималось, не позволяя сказать нормально фразу. — Она пыталась… поговорить со… мной о… о вчерашнем, — продолжала я говорить сквозь заикания, вызванные слезам и истерикой, — а я не хотела…