— Хорошо, — сказал Адолин. — Но я должен кое о чем попросить тебя. — Он указал на одну из клерков, женщину с темно-рыжими волосами, в которые затесалось несколько черных прядей. Гибкая, с длинной шеей, она была одета в зеленое платье, а волосы на голове представляли собой сложный комплекс кос, который поддерживали четыре традиционные стальные заколки.
— Это Данлан Моракота, — тихо сказал Адолин Далинару. — Она приехала в лагерь только вчера и собирается провести несколько месяцев вместе с отцом, светлордом Моракота. Совсем недавно она обратилась ко мне, и я взял на себя смелость предложить ей место среди твоих клерков.
Далинар мигнул.
— А эта, как ее…
— Малаша? — вздохнул Адолин. — Не сложилось.
— А эта? — недоверчиво спросил Далинар тихим голосом. — Вроде ты сказал, что она приехала совсем недавно? Вчера? И уже обратилась к тебе?
Адолин пожал плечами.
— Ну, я же должен поддерживать репутацию.
Далинар вздохнул и поглядел на Навани, которая стояла рядом и все слышала. Хотя и ради приличия делала вид, что не слушает.
— Знаешь ли, обычно одновременно ухаживают только за одной женщиной.
— Когда я буду старым и усталым, возможно, — сказал Адолин, улыбнувшись молодой женщине.
Она
Он три года ухаживал за женщиной, которая в конце концов стала его женой. И хотя он забыл ее лицо, он хорошо помнил, как настойчиво преследовал ее.
И конечно, он любил ее. Хотя все чувства к ней улетучились, стерты из памяти, как будто их и не было. К сожалению, он
— Ваша Светлость Данлан Моракота, — сказал он юной женщине. — Я рад приветствовать вас среди моих клерков. Как я понимаю, кто-то хочет пообщаться со мной?
— Да, светлорд, — сказала женщина, низко приседая. Она кивнула на ряд из пяти самоперьев, стоявших на книжной полке, каждое на своей подставке. От обычного самоперо отличалось только тем, что к нему был прикреплен заряженный рубин. Как раз сейчас крайний справа рубин медленно пульсировал.
Литима тоже находилась здесь — и была старше по рангу, — но, тем не менее, она кивнула Данлан, которая поторопилась перенести все еще поблескивающее перо на маленький столик рядом с пюпитром. Она аккуратно прижала к столику лист бумаги, поднесла к углублению флакончик с чернилами и ловко вкрутила его туда, потом сняла пробку. Светлоглазые женщины очень искусно работали своей свободной рукой.
Потом Данлан уселась и посмотрела на него, очевидно слегка нервничая. Конечно, Далинар не доверял ей — она могла быть шпионом одного из кронпринцев. К сожалению, со времени отъезда Джаснах в лагере не осталось ни
— Я готова, светлорд, — сказала Данлан хрипловатым голосом с придыханием. Именно таким, который привлекал Адолина. Будем надеяться, что она не такая скучная и пресная, как те, которых он обычно выбирал.
— Начали, — сказал Далинар, махнув рукой Навани на одно из роскошных кресел, стоявших в комнате. Клерки уселись на свои скамьи.
Данлан повернула драгоценный камень пера на одно деление, указывая, что требование на разговор принято. Потом проверила уровни по обе стороны столешницы — маленькие флаконы с маслом и пузырьком в середине, по которым столешница выставлялась строго горизонтально. Наконец смочила перо чернилами и поставила его на левый верхний угол листа. Держа его прямо, она повернула камень большим пальцем еще на одно деление. Потом убрала руку.
Перо осталось висеть кончиком в бумагу, как если бы его держала невидимая рука. Потом начало писать, в точности копируя движения Джаснах, находившейся во многих милях отсюда и писавшей пером, сопряженным с этим.
Далинар стоял рядом со столиком, скрестив руки в боевых рукавицах на груди. Он видел, что его близость нервирует Данлан, но от волнения не мог присесть.
Джаснах, конечно, писала элегантным почерком — она всегда тратила уйму времени, добиваясь совершенства во всем. Далинар наклонился вперед, когда на бумаге появились знакомые — хотя и совершенно непонятные — фиолетовые строчки. Над рубином появились слабые клубы красноватого дыма.
Наконец перо застыло на месте.
«Дядя, — прочитала Данлан, — я полагаю, что у тебя все в порядке».
— Конечно, — ответил Далинар. — Однако я озабочен теми, кто вокруг меня. — Код, указывающий, что он не доверяет — или по меньшей мере не знает — всех слушающих. Теперь Джаснах будет осторожна и не напишет чего-либо, что не предназначено для чужих ушей.