Обреченность

– Видите ли, – сказал он, строго и честно глядя в глаза Кононову, – армейские подразделения, каковыми будете являться вы, этим не занимаются. Карательные акции – это прерогатива исключительно войск СС. Вы можете быть спокойны. – Шенкендорф улыбнулся. – Я не отдам вам такого приказа.

А Кононову пришла в голову мысль, что обещания, данные таким тоном, забываются сразу же после того, как человек произнес их вслух.

Впрочем, какая разница?! Ведь все равно кто-то будет это делать. Война не бывает без убийства. – И, усмехнувшись, ответил: – Я верю слову немецкого генерала.

Шенкендорф тоже усмехнулся. Он читал личное дело этого майора. Энергичен, храбр, решителен. Несмотря на то что сам состоял в коммунистической партии, большевиков и комиссаров не любит. В бою жесток. Пользуется большим уважением среди подчиненных, которые между собой и в лицо называют его – батькой.

Немецкий генерал встал и, подавая русскому майору руку, сказал:

– Обер-лейтенанта Ритберга я прикомандировываю к вам в качестве офицера связи. Желаю удачи и как можно скорее отличиться в боях!

После разговора Кононов неожиданно попросил разрешения выйти в сад. Сад буйно зарос крапивою и бурьянистой травой. Пахло мокрыми от дождя лопухами, яблоками, дождливой и туманной влагой. Ветки старых покривившихся яблонь клонились к земле под тяжестью плодов. В дальнем углу, среди травы стоял старый покосившийся колодец. Захотелось прильнуть к ведру и пить, утопив губы в холодной колодезной влаге. Кононов подошел к колодцу. Заглянул в пахнувшую плесенью и сыростью темноту. Внутри оказалось темно – ни блика на воде, ни отсвета. Темень притягивала, звала к себе. Неожиданно стало страшно. Кононов вздрогнул, вытер холодный пот со лба.

– Тьфу, черт, – выдохнул он. – Вот же…

Вспомнился полковник Цветаев, преподававший тактику в академии Фрунзе. Его слова: «Если долго всматриваться в бездну, она начинает всматриваться в тебя».

– Ну точно, мать ее так. Бездна! А может быть, послать сейчас всех? И этого немецкого генерала тоже. Нет! Поздно. Я уже все про себя решил.

Придерживая ладонью крутящийся ворот, медленно опустил ведро внутрь сруба. Где-то внизу ведро тяжело плюхнулось в воду. Раздался всплеск, как всхлип. На непослушных ногах он отошел от потемневшего колодезного сруба, будто от края пропасти. Потянуло влажной прохладой. Изредка были слышны мокрые шлепки, это падала с деревьев вызревшая антоновка.

«Тихо… хорошо! Как дома… у нас на хуторе… Никакой тебе войны, никакой службы», – подумал Кононов и, потрясенный нахлынувшими воспоминаниями, молча опустился на колени, припав лицом к неласковой, пахнущей влагой и тленом земле…

Вернувшись, он подошел к графу Ритбергу и протянул ему полную пилотку сорванных в саду яблок. У графа Ритберга мелькнула в голове мысль: «Этот человек уже не повернет назад. Он сжег за собой все мосты».

Новое подразделение получило наименование 102-й казачий эскадрон. Его костяк составили бывшие подчиненные майора Кононова. Для обеспечения полка вооружением, техникой и боеприпасами была прикомандирована группа немецких унтер-офицеров.

Граф Ритберг не говорил по-русски. Кононов знал лишь несколько немецких слов. Но они понимали друг друга, изъясняясь на какой-то мешанине из русско-немецких слов, жестов и мимики.

Пополнение набирали из военнопленных, которые сотнями и тысячами умирали от дистрофии и дизентерии в близлежащих лагерях Могилева, Гомеля, Борисова, Невеля, Лепеля, Витебска, Смоленска и Орши.

Первое время на встречу с новобранцами Иван Никитич приезжал сам. Он видел перед собой страшно голодных людей, потерявших всякую надежду. Кости, обтянутые серой, обветренной кожей. Обросшие и завшивленные, одетые в грязные, прожженные шинели, замызганные и выцветшие гимнастерки с белесыми разводами от пота, стояли они перед ним, преданные государством и командованием, брошенные на произвол судьбы. И только от него зависело, умрут они сегодня или будут жить. Он всего лишь пообещал этим солдатам, превратившимся в живые скелеты, надежду. Предложил нормальный солдатский паек, чистое белье и человеческое отношение, и многие согласились одеть немецкий мундир.

Пусть их осудит тот, кто сможет!

Кононову пришлось просмотреть сотни личных дел, учетных карточек и опросных листов пленных. Из личного опыта и рассказов военнопленных он знал, что у каждого из них был свой путь в неволю. Многие сражались до последнего патрона и подняли руки лишь тогда, когда стало понятно, что не отбиться и не уйти. Кого-то захватили раненым или контуженным. Некоторые из них так и не вступили в бой, не сделали ни одного выстрела во врага, не увидели ни одного немца. Но страшное слово – «окружение» – парализовало волю. Устав плутать по лесам, бояться каждого шороха и отчаявшись выйти к своим, они сами шли к месту расположения немецких частей и сдавались в плен. Иногда какой-нибудь повар или связист вермахта брал в плен целую группу бойцов Красной армии.