Обреченность

Я ненавижу её, потому что она умерла, пытаясь.

День её смерти стал днем, когда у меня впервые открылись глаза на зло, окружавшее меня. Это был день, когда проявилась моя гетерохромия, вызванная тупой травмой головы и глазниц (Прим.: гетерохромия ― различный цвет радужной оболочки правого и левого глаза). Теперь у меня не только один зеленый глаз, а другой голубой, но я также вижу вещи, которые никто никогда не должен видеть.

Я вижу Вас.

Я вижу ваши грехи.

Я вижу саму суть вашей души.

Это красиво и ужасающе.

Это болезненно, но все же успокаивает.

Это что-то, что я не могу отключить, и это не то, что я когда-либо покажу другой живой душе.

— Я не хочу идти, мама, ты пугаешь меня.

Моим босым ногам холодно на ледяной земле, и маленькие камешки гравия, которыми усыпана наша широкая подъездная дорожка, врезаются в мои ступни, пока моя мама тянет меня к автомобилю.

— Тише, малышка. Нам надо сейчас уехать. Быстро залезай и пристегнись, — моя мать одета не лучше, чем я. Ее атласный пеньюар едва прикрывает её тело, а красный маникюр на ногах выглядят резким на фоне её бледной кожи.

— Но мне нужен Блю. Я не могу никуда уехать без него. Позволь мне пойти и принести его, пожалуйста, мама.

Я рыдала, не понимая, почему меня разбудили среди ночи и вытащили из моей кровати. Я была настолько дезориентирована, что оставила на своей кровати своего медведя, моего лучшего друга, который повсюду был со мной.

Ее рука сжимает мою, и она выдает со свистом воздух.

— Нет! Блю должен остаться. Садись в машину, Фей. У нас нет времени на твои слёзы.

Мама никогда прежде не повышала на меня голос. Этим она напугала меня ещё больше, чем когда вытащила из моей теплой кроватки.

— Мама… — слезы тихо сбегают вниз по моим щекам, пока я забираюсь на заднее сиденье, а мои голые ноги обжигает холод кожи обивки салона машины. — Я боюсь. Куда мы едем? Отец знает, что мы уезжаем?

Её голова нервно поворачивается назад к дому, и я молча наблюдаю, как она кивает затемненной фигуре в дверном проеме. Я предполагаю — мужчине, но в темноте я не могу быть уверена. Она наклоняется, чтобы быстро закрепить мой ремень, её руки так ужасно трясутся, что ей потребовалось несколько попыток, прежде чем она смогла попасть, куда нужно.

Я вижу, как её бледная кожа натягивается на ребрах, демонстрируя каждый контур её костей, и она делает резкий глубокий вдох, практически придавая себе силы, прежде чем отвечает.

— Нет, малыш. Отец не знает, — она выпрямляется и берет моё лицо в свои руки; её большие пальцы мягко вытирают слезы с моей замерзшей кожи.

— Отец никогда не узнает, — ее взгляд встречается с моим, и то, что я там вижу, останавливает мои слёзы.

Я один раз киваю и добавляю шепотом:

— Хорошо, мам.

Она оставляет единственный поцелуй на моём лбу и тихо, со щелчком закрывает дверь, подталкивая её бедром, чтобы гарантировать закрытие замка. Затем она спешит к водительской стороне и запрыгивает внутрь, заводя машину, не пристегнув ремень безопасности.

Она бросает ещё один быстрый взгляд через плечо, и в следующую секунду мы удаляемся от нашего летнего дома в Котсволдс.

Постепенно наш дом исчезает из виду, лишь смутно вырисовывается позади нас, пока мы съезжаем вниз по гравийной подъездной дорожке. Наш единственный свидетель — полная, круглая луна, которая мрачно сияет в иссиня-черном небе. Хруст гравия под колесами машины — зловещий саундтрек к нашему отъезду.

Когда мы достигаем ворот безопасности, они без проблем открываются, и мы выезжаем на асфальт проселочной дороги. Моя мама позволяет себе вздохнуть с облегчением, прежде чем переключает передачу, и машина, набирая скорость, устремляется дальше по неосвещенной дороге.

Примерно в миле от нашего летнего поместья располагается причудливый горбатый мост, достаточно широкий, чтобы проехала только одна машина. Я всегда любила пересекать мосты и выдумывать истории о принцессах, троллях и храбрых рыцарях, которые их спасают. Сегодня нет никаких рыцарей, чтобы нас спасти. Никакие храбрые мужчины не придут к нам на помощь. Нет спасителя, чтобы уберечь нас самих от криков, крови и боли.

Я не уверена в том, что произошло дальше. Всё, что я помню, — крик моей мамы, машину, вильнувшую в сторону, удар на большой скорости, а затем падение. Следующее, что я помню, — вода. Много, много холодной и темной речной воды, проникающей через разбитое лобовое стекло.

— Мама! — крик, срывающийся с моих губ, выходит хриплым, боль, что жжет грудь, намертво прижала меня к сиденью.

— Мама! — несмотря на затрудненное дыхание и боль, я выкрикиваю снова, но мой крик остается без ответа. Я осматриваюсь, мой взгляд скользит по воде, затопляющей салон машины, к бледной безжизненной руке, безвольно свисающей с боку водительского сиденья.

— Мама! — мой крик больше похож на рыдание. Я не могу видеть остальную часть ее тела, но она не двигается, и осознание этого наполняет меня ужасом. Я поворачиваю голову настолько, насколько могу, и пробую пошевелить конечностями. Я должна добраться до неё и привести в чувство, прежде чем мы утонем.