Обреченность

Через несколько дней фронтовые части взявшие город ушли дальше, а в город вместе с охранным батальоном прибыла немецкая комендатура, возглавляемая полковником Кучерой, бывшим начальником штаба 69го артполка особого назначения и его заместителем майором Крюцфельдом.

Пост бургомистра комендант предложил Петру Сафронову, до войны работавшего в одном их колхозов техноруком. Он хоть и состоял до войны в партии большевиков, но предложение охотно принял.

Весьма неглупый и осторожный он тут же назначил начальником полиции своего закадычного приятеля, бывшего белого офицера Дмитрия Авилова.

Скрываясь он неоднократно менял фамилиии и осел в Ржеве, где завел семью и устроился экспедитором в столовую.

Через два дня после прихода немцев Авилов уже отдавал распоряжения, по хозяйски расхаживая по зданию полиции и давая задания своим сотрудникам.

Из молодых мужчин в городе не осталось почти никого. Весь призывной возраст подгребли еще в первые месяцы войны. Кое-кто вернулся с увечьем, кто дезертировал, кто попал в окружение. Немецкая администрация начала вербовать мужчин в полицаи и в отряд самообороны. Кто не захотел служить немцам уходили в лес.

Люди остались один на один со своей совестью. Не все были готовы купить жизнь ценой предательства, но всем хотелось жить.

И снова, как в годы Гражданской войны, русский убивал русского, сосед доносил на соседа, брат воевал против брата.

Борис Михайличенко родился во Ржеве и незадолго перед войной был призван в армию. Ушел служить и соседи перекрестились. Не стало драк и пьяных криков по ночам.

13 октября 1941 года части Красной армии оставили город без боя, а поздно вечером в доме, где жила его мать скрипнула калитка. Замерзший и голодный вернулся Борька.

Несколько ночей он просидел у матери в погребе. Потом появился на крылечке в командирских диагоналевых галифе, белом полушубке. Не спеша прогулялся по двору, дыша морозным воздухом и по хозяйски посматривая на редких прохожих. Потом решительной походкой направился в городскую управу, к родному дядьке, который уже работал бургомистром.

Дядя племяннику обрадовался. Долго мял и тискал его в своих объятиях.

— Ай да молодец, племяш! Утек таки от красных! Правильно и сделал, что удрал. Сейчас наша власть. Заживем!

Борька жмурил свои рыжие ресницы, улыбался согласно. Мол, заживем дядюшка!

— В полицию тебя определю! Человеком станешь — говорил дядя и потирал ладони. — Мне надежные люди нужны. Скоро грянем по-настоящему.

Через неделю действительно грянули. Немецкий комендант приказал поставить виселицы на Центральной площади города.

На площадь согнали население города. Женщины, старики, старухи, были и дети. Немцы и полицаи оцепили площадь, загородили выходы пулеметами. Люди пугливо жались друг к другу. Пугало предчувствие чего-то страшного и неотвратимого. Многие плакали.

Среди приговоренных была учительница городской школы, прятавшая у себя дома раненых солдат. У нее училось половина города. Учительница стояла босиком на мерзлой земле, в одной светло-зеленой комбинации. Ее лицо было в кровоподтеках, комбинация изодрана. Пожилая женщина стояла опустив голову и прикрывая грудь, покрытую синяками и ссадинами. Губы что-то истово шептали.

Раздетые до кальсон пленные бойцы, смотрели исподлобья. Всех поставили на ящики. Накинули на шеи веревки. Никто не заплакал и не запросил пощады. Борька Михайличенко, подбежал к виселице.

— Господа немцы, я эту училку хорошо знаю. Большевичка. Разрешите я сам ее к богу отправлю.

Тихонько завыли бабы.

Михайличенко подошел к виселице, улыбнулся ласково:

— Ну, с-сука, как тебе? Холодно бл-лядь? Ну сейчас согреешься.

Резким ударом сапога выбил ящик из под ног.

Из открытого рта выпал длинный лиловый язык. Глаза выкатились из орбит, лицо почернело, тело вытянулось в судороге.

Заплакали дети. У женщин, стоявших на площади по лицам беспрерывно текли слезы.

Виселицы стояли в ряд и скрипели под порывами ветра. Качались на ветру замерзшие трупы в грязном нижнем белье.

Раньше на этом месте стоял памятник Ленину. В тот же день многие жители ушли из города.

* * *

Стычки между казаками и партизанами Кононова начались сразу. У партизан разговор был короткий, кого ловили, тех и убивали. Бывало, что обстреливали целые сотни, движущиеся в походном строю.

Казаки тоже не церемонились и в долгу не оставались, пойманных партизан запарывали плетьми, или рубили шашками.

Проблему партизанских сел решали просто. Если в окрестностях села убивали немецкого солдата или офицера местных жителей выгоняли на улицу, а их дома сжигали.

Трудоспособную молодежь загоняли в колонну и конвоировали к немцам на станцию. Там их грузили в телячьи вагоны, и отправляли прямиком в Фатерланд.

Партизаны в ответ устраивали акции устрашения в том же духе. Так и шло.

Жестокость одних, рождала ненависть и вражду других.

Только не было среди партизан согласия, каждый командир отряда считал себя главнокомандующим.

И казаки стали в районе силой.