Обреченность

Сколько прошло времени Муренцов не помнил. Пришел в себя от громкого крика одного из красноармейцев:

— Товарищи, распрягай коней! Бросаем пушки и уходим!

Все разбежались, и Муренцов остался один в чистом поле, у брошенных пушек. Кружилась голова. Дрожали ноги и он лег на землю с одной мыслью:

— Один. Один... Что делать?

Он сам не знал ответа на свой вопрос. Мысли путались в голове и он то впадал в забытье, то вновь приходил в себя.

Непонятный шум привлек его внимание. Привстав и облокотившись на локоть Муренцов увидел бредущую по дороге лошадь, запряженную в бричку. Увидев человека, лошадь стала. Сергей кое-как добрался до повозки и завалился на ее дно. Немного постояв, лошадь сама тронулась с места.

Муренцов не помнил, сколько времени он трясся в гремящей повозке. Лошадь неторопливо брела по обочине дороги, иногда наклоняя голову и срывая губами пыльную траву.

Воздух дрожал от зноя, трещали кузнечики. Ночью пошел дождь, мелкий, противный. Муренцов озяб, тело била дрожь, губы посинели.

Лошадь остановилась в какой-то деревне. Пахло коровником, дождем и полынью. Дождь пошел сильнее. Муренцов натянул на голову ворот шинели, забылся. Деревня будто вымерла.

Очнулся он на рассвете, кто-то тормошил его. С трудом открыл глаза — над ним склонилась какая-то закутаная в платок женщина. Было не до разговоров и не до вопросов. И так все было ясно, красноармеец, окруженец. Женщина помогла ему дойти до избы, усадила на лавку у теплой печи, дала кружку воды. Вскоре в избу вошли еще несколько красноармейцев с оружием и без. Среди них было несколько раненых. Кому- то помогали идти, кто-то шел сам опираясь на винтовку или палку.

Прошло немного времени, и раздался крик: «Немцы!»

Все, кто был способен двигаться побежали огородами к лесу. Немцы начали стрелять по бегущим людям, раздался хохот, крики на немецком:

— Рус, рус, хальт!

Потом стрельба прекратилась, и в избу ворвались фашисты. С криками и шумом они обыскали раненых, собрали оставшееся оружие и уехали.

К вечеру в избу пришли хозяин с хозяйкой, принесли ведро картошки, сваренной в мундире. Кто-то спросил о судьбе бежавших красноармейцев. Хозяин опустил вниз глаза:

— Постреляли почти всех. Наши деревенские, кто помоложе копают им могилу на околице.

Прошло два дня неизвестности. Раненых красноармейцев местные жители разобрали по своим избам. Муренцова поселили у Семеновых. Хозяева дома — старики, у них была дочь Вера. Это она остановила лошадь и помогла Муренцову дойти до хаты. Лет ей было лет около тридцати, муж погиб в финскую войну. Муренцов прожил у стариков около месяца. Кормили тем, что ели сами, картошка, хлеб, молоко. На полях и в лесу паслось много раненых и брошенных коней. Их забивали, туши разрубали топором и на телегах увозили домой, делали солонину. Этот «приварок» хорошо поддержал силы ослабевшего Муренцов. Спал он на мешках, набитых соломой. Укрывался шинелью, и всяким тряпьем.

Однажды Вера сообщила, что в селе появились полицаи, которые ходят по домам и ищут раненых красноармейцев. На двери бывшего сельсовета вывесили распоряжение местного старосты, строго предписывающее, сообщить о том, у кого содержатся раненые. За неисполнение грозили расстрелом. Вера сказала Муренцову, что ему надо уходить. Рано или поздно полицаи прознают и будет беда.

Тоже самое вечером сказал и отец: «Уходи от греха».

Он стоял, прочно расставив ноги в тяжелых сапогах, в одной рубахе, без шапки, и смотрел на Муренцова жалостливо и брезгливо.

В разговор вмешалась Вера и сказала:

— Как же он пойдет, батя? День деньской на дворе, а он ведь и ходить-то почти не может, даже убежать не сможет.

Старик цыкнул на дочь, но выстругал палку и принес ее Сергею. Вера собрала котомку с едой. Стиснув зубы он побрел по дороге. Примерно через час вдали показались серые избы. Там в селе он и натолкнулся на немцев. Загорелые и жизнерадостные парни радостно гоготали, выливая друг на друга ведра колодезной воды. Из-за зарослей деревьев торчал закопченный хобот танковой пушки. Муренцов попятился, но в спину ему уперся ствол винтовки:

— Ну шо ты заупынився, пийшов вперед!

У человека, обутого в немецкие брезентовые сапоги и одетого в гимнастерку, было очень нехорошее лицо. Он передернул затвор винтовки, досылая патрон в патронник. Едва переставляя ноги, Муренцов побрел по селу, сопровождаемый рыжеусым селянином с винтовкой, неожиданно вынырнувшем из пожара его молодости.

Немецкие танкисты не обратили на него никакого внимания. Немолодой унтер, сидя на башне запыленного танка, извлекал из губной гармошки какую-то грустную мелодию, двое солдат, раздетых по пояс обтирались полотенцами, радостно кряхтя и подставляя солнцу свои счастливые, жизнерадостные лица.