Обреченные

А дом наш священник освятил и благословил всех на жизнь. Теперь у нас прошла усольская болезнь постоянного страха за день грядущий. Мы успокоились и выздоровели. А, тем более, что Канада похожа на Россию. А может наоборот. Только если это чужбина, то что можно назвать домом? Здесь мы нашли покой. А прошлое забывается. Говорим о нем уже без слез. Выплакали мы свое горе, и то, что должно быть родиной. Она нам помнится. Во снах. До сих пор в ужасе вскакивали. Средь ночи, в поту. Когда снилось, что мы снова там — в Усолье, а Канада — сказка. Но время и это вылечит. Уже все реже болит сердце по ночам. Бог помогает избавиться от черного. Он спас и наградил нас за все муки. Может настанет время, когда при слове «Родина» перестанет нас трясти ознобно, а пережитое назовем мы испытанием Господа каждому, кто посмел родиться в России.

Вы простите меня и всю семью за такие слова. Ведь не против вас они, вы помогали осилить. Обида на тех, кто выгнал из своего дома. Непонятно за что. Нет у нас прошлой родины. Она нам видится одной большой могилой, утонувшей в снегу, которая убивает всякий смех, всякую жизнь, осмелившуюся народиться на свет.

Нас спас Господь. Да поможет Он всякому из вас обрести свое счастье! Да благословит Он каждого ссыльного за страдания и муки и одарит светлой судьбой. Да сохранит Он всякого усольца в жизни этой! Примите наши поклоны и пишите, если осмелитесь. Настя Горбатая».

…Бабы, слушая ее письмо, вытирали слезы уголками платков. Мужики качали головами. Старики разговорились первыми.

Отец Харитон тогда встал. И, осенив себя крестом, пожелал семье здоровья и благоденствия. Сказал, что увидел Бог семью и вызволил из рабства Советов за терпение… А на другой день написал ответ в Канаду. Прочел его всем. А вот отправить не успел…

— Значит, кто-то из своих донес, — мелькнула мысль, едва человек понял, что не удалось чекистам в этот раз убить его.

В кромешной темноте подвала мелькали, лопались перед глазами красные, черные, желтые пузыри. Священник попытался повернуться на бок, но боль пронизала все тело. И снова лишила сознания.

Отец Харитон был настоятелем деревенского прихода на Смоленщине. Небольшая церковь обслуживала паству трех деревень. Верующие ходили сюда не часто. С каждым годом их число сокращалось. И даже старухи, которым до смерти оставалось совсем немного, предпочитали церковным службам концерты в клубе с громкими, визгливыми частушками, в которых поносили срамно и отца Харитона, сумевшего не сея, не работая, пустить на свет десять душ детей. Так пели о священнике комсомольцы из деревенской агитбригады.

Отец Харитон тогда молчал. Да и что мог сделать священник? Не выйти ж ему, помазанному в сан, с ответными частушками на разгульную, озверелую молодь…

Помня и почитая Писание, призывал паству к смирению и кротости, напоминая, что всякий кесарь дается людям на землю самим Господом. А потому — воюющий с кесарем — воюет с Богом…

Когда же в его церковь на Пасху ввалились комсомольцы и устроили там во время службы свое представление, глумясь над всем святым, а отец Харитон не выдержал и, прервав службу, начал выгонять из храма богохульников — его осмеяла толпа. И даже верующие отвернулись от священника, видя, что ни одна кара не коснулась комсомольцев. Они с гиком носились в алтаре, корча рожи образам, говоря непочтительное.

Плакал лишь отец Харитон, простоявший на коленях перед Спасителем три дня. Над ним глумились. Он не отвечал. Он говорил Богу о скорбях своих, просил вразумить народ, потерявший разум.

Когда же священник встал с колен, его невозможно было узнать. Осунувшийся, отец Харитон стал совсем седым…

И уже через неделю, когда церковь заполнилась не только верующими, а и всеми бездельниками, провел необычную для него службу, предупредив всех о грядущих бесовских временах, за которые каждый, потерявший веру в Господа, ответит и будет наказан геенной огненной и вечными мучениями.

— А как же ты говорил, чтоб с кесарем не воевать, что он от Бога? — хохотнуло рядом пьяно.

— Забывший Бога, кто б он ни был, кесарь иль мирянин, есть грешник. А хулящий Его имя — сатана, — ответил отец Харитон громко и вечером был арестован чекистами.

Долгим был его путь в Магадан. Пешком, под конвоем, вместе с сотнями таких же, как он бедолаг, шел Харитон через снега и болота, гонимый бранью и прикладами конвоя.

Старое пальто не держало тепла. В разлезшиеся сапоги заливалась грязь, набивался снег. К вечеру ноги сводила судорога, а тело ныло так, что короткое время сна становилось длительным мученьем. Харитон завшивел, не мывшись целых три месяца, и стал походить на тень, вставшую с погоста.

Над ним изголялись все, кому не лень. Особо — старший конвоя, матершинник и пьяница. Он любил рассказывать при Харитоне похабные анекдоты, скабрезные случаи. И ночью, заметив как молится священник, начинал горланить срамные песни.