Обреченные

— Ни пешком, ни на санях, ни на катере не выбраться. А ледоход не меньше чем на неделю затянется. Пока весь лед из верховий не пройдет, ни одна лодка реку не проскочит. Что же делать мне? Где переждать? Кто пустит меня пожить эти дни? — лихорадочно перебирал в памяти всех ссыльных, каждую семью. Но нет… Тщетно. Не на что рассчитывать. Никто не примет, не согласится приютить меня, — растерялся Волков. И, оглянувшись, заметил, что на берегу, за его спиной не осталось ни одного ссыльного. Михал Иванович вернулся в Усолье. Нет, свободных домов здесь не оказалось. Землянки — и те сплошь забиты продуктами. К кому пойти? Куда деваться? О ночлеге загодя стоит позаботиться, и осмелившись, вернулся в столовую.

Антонина наотрез отказалась принять Волкова, сославшись на свое одиночество и боязнь сплетен, от которых и ему не поздоровится. Докажи, мол, потом всему селу, что у него ничего с хозяйкой не было. Кто в это поверит? Да и самим места в избе не хватает. Спят вповалку. Даже на полу. Гостя и вовсе приткнуть негде.

— Ну хотя бы в столовой, на кухне, — просился Волков.

— С этим — к Гусеву идите. Я в своем доме хозяйка. Здесь — община!

Никто из ссыльных не слышал его. Отворачивались. Даже смотреть не хотели в его сторону.

Гусев, услышав просьбу о ночлеге, ответил однозначно:

— К себе — не впущу!

Лидка, заслышав, что Волков в Усолье ночлег ищет, вывернулась из столовой и закричала во все горло:

— На погосте твое место, лишай паскудный! У нас тебя никто не впустит, не пригреет. Иль отшибло, сколь пакостев нам утворил? В каждом дому набедокурил, зараза! Теперь скулишь? Пшел отсель в жопу!

Михаил Иванович сел на берегу. Смотрел, как поднимается вода в реке. Понимал, не выжить, не выдержать ему без крова.

А и насильно впереться к кому-нибудь в дом не позволяла гордость. Ведь власть… Но к тому же знал: непрошенных, незваных гостей, усольцы умеют выкинуть не только из дома, но и из села. Не раз доводилось видеть такое.

Когда над берегом стали сгущаться сумерки, Волков пошел в столовую. Попросил у Антонины чаю. Та налила полную кружку, подала торопливо и тут же скрылась на кухне.

Волков решил не уходить из столовой и ночевать на сдвинутых скамейках. Отсюда его не выгонят. Можно бы и в мастерской на бухтах сетей. Но там холодно. А тут, чуть что, хотя бы чаем отпиться можно.

Ссыльные, придя на ужин, поняли, что вздумал Волков. Не стали выгонять. Смолчали. Будто и не видели его. А Волкову хотелось наорать, пригрозить, унизить всех. Но понимал, не та ситуация сложилась, не в его пользу… И ждал, когда усольцы освободят скамейки, чтоб можно было лечь и хоть немного от-, дохнуть.

Пряхин знал и видел все. Он не мог переносить вида Волкова. Вспоминался тот разговор на берегу. От которого кулаки горели и теперь.

На что был добрым отец Харитон. Он один из всех ссыльных, умел забывать обиды и прощать. Но и он, узнав о просьбе Волкова, отвернулся, словно и не слышал ничего.

Ушли из столовой ссыльные. Закрыла кухню на Замок Антонина. Рухнули надежды на чай. Волков сдвинул скамейки, взгромоздился на них, сунув под голову мокрую куртку.

Пряхин, вернувшись из столовой, заигрался с сыновьями и забыл о Волкове.

Мальчишки катались на спине отца, ползающего по полу на четвереньках, тузили в бока босыми пятками.

Сашка изображал коня. Дети визжали от восторга. Лена смеялась от души.

Наступала ночь. С приходом темноты ссыльные отпускали с цепи собак, чтоб смогли они до утра набегаться вволю, не подпустить к усольскому берегу чужих людей. Отпугнуть волков. А утром каждый пес надежно привязывался к конуре, либо сидел на цепи возле дома. Своих ссыльных, от старого до малого, в лицо и по запахам, могли узнать собаки даже в глухой ночи. Чужих — не признавали. Никого…

Волков, покрутившись на голых лавках до полуночи, вышел из столовой до ветру, приспичило, дал о себе знать чаек, заваренный на мяте.

Едва завернул за угол, перед ним вырос громадный кобель. Зарычал на чужого, глаза сверкнули дикими, зелеными огнями.

Михаил Иванович справил свою нужду на угол, не обращая внимания на собаку. Пес, понюхав мочу, фыркнул, хрипло брехнул, словно позвал сородичей посмотреть на нахала, посмевшего вопреки запретам ссыльных, касающихся каждого пса, изгадить угол столовой.

И тут же, словно по команде, из подворотен, из-за^- заборов, из калиток и дворов, собралась рычащая, лающая свора псов разного калибра и мастей.

Они, покружив вокруг Волкова, не пустили его обратно в столовую. Они бросались на него, кусали, гнали из села к реке, подальше от своих владений.

Клыки клацали, смыкались на куртке, брюках, прокусывая тело. Псы повисали на человеке, застряв зубами в его одежде.

— Пшли вон! — пытался отмахнуться Волков. Но собак это только разозлило.

Лай, рык, брань человека сплелись в один узел. Псы гнали Волкова к реке, грозя разорвать его на куски.

Вначале он пытался свернуться в клубок на земле. Тогда собаки успокоятся и, обмочив, разбегутся по домам, как это случалось в Октябрьском. А он — вернется в столовую и до утра не высунет оттуда нос. Но…