Обреченные

Спать ложились, когда над селом опускалась глухая ночь, вставали с третьими петухами.

Даже дети не залеживались в постелях до зари. Едва ребенок научился прочно стоять на ногах, он становился помощником в доме. Детство заканчивалось вместе с последними обмоченными штанами.

Люди не вели счет дням и собственному возрасту. На это не оставалось времени. Они сами в этом году закладывали емкости рыбой прямо на комбинате. Так удобнее и легче было вести обсчет уловов.

Оська работал кузнецом. Ковал лопаты, тяпки, топоры, совки, вилы и грабли. Его товар пользовался большим спросом в поселке. Он нужен был в каждом доме, всякой семье.

Кирки, ломы, даже тачки, научился делать человек. И зарабатывал не меньше рыбаков. Спину не разгибал. По шестнадцать часов не уходил из кузницы, чтоб не отстать в заработке от жены, ставшей бригадиром у рыбачек не за силу, а за горло, умевшее перекричать, переспорить, выдрать из горла заработанное. И благодаря ей, рыбачки стали получать втрое больше прежнего.

Оська радовался, что жизнь наладилась, что в доме все есть, появились и сбережения на книжке, красивая, добротная одежда и обувь. Даже одеяла пуховые привезла Лидка из Октябрьского, заскочила в перерыв в магазин, увидела и купила без страха. Зимой понадобятся…

Оська привел дом в порядок. Двери, окна утеплил. Ставни поделал, навесил. Забор собирался поставить вокруг дома. Да со временем не получалось. Откладывал.

В тот день, когда Лидка вернулась с работы раньше обычного, сказала, что заложен последний чан рыбой и теперь усольцы все уловы будут оставлять себе на зиму.

Лешак порадовался. Значит, немного осталось времени. И скоро Лидка будет управляться по дому. Кончается нерест. Хоть отдохнет баба. И усевшись за ужин, улыбался, вот-вот на столе начнут появляться борщи и котлеты, пельмени и оладьи. Что греха таить, не только Оська любил вкусно поесть, а Лешак к тому же много лет давился казенной едой, которая не только в желудок не шла, колом в горле становилась.

Спать легли пораньше. И вдруг среди ночи стук в окно услышали. Потом в дверь. Громко, настойчиво, кто-то требовал открыть дверь.

Лешак, спросонья, ничего в окно не увидел. Открыл дверь и тут же в коридор вошли милиционеры.

Оську отстранили. К нему никто не обратился, ничего не объяснил. Потребовали, чтобы Лидия быстро встала и оделась. Баба дрожащими руками застегивала кофту. Не понимала, в чем дело? На вопрос ей ответили коротко:

— Узнаешь в отделении.

Лидка, спотыкаясь вышла из дома, едва успев оглянуться на растерявшегося Оську. Он спешно влез в брюки, накинул на голое тело куртку и прыгнул в лодку, направился следом за женой. Но к начальнику милиции его не пустили, сказав, что он занят и никого не принимает.

Лешак остался в коридоре. Он ждал часа два, пока из кабинета начальника вышел директор рыбокомбината с двумя незнакомыми людьми, следом за ними двое милиционеров вывели заплаканную Лидку и, не дав ей сказать ни слова, увели в камеру.

Оська ворвался к начальнику милиции нахально и спросил:

— За что мою бабу взяли?

— За вредительство. За порчу продукции, предназначенной на экспорт. Причем эта порча оказалась умышленной. Имеется вещественное доказательство, неопровержимая улика преднамеренности совершенного деяния! — сыпал человек слова на голову, как из прохудившегося мешка.

— Что случилось? Я не в курсе! Какая порча? Чего? И при чем тут Лидка? — начинал терять терпение Лешак.

— Ваша жена — бригадир рыбачек. Сдавала продукцию уже готовой. Засоленная кета должна была пойти на экспорт. Но вчера, когда последний чан был загружен, рыбу решили проверить товароведы. Все емкости. И оказалось, что в третьем чане вся

рыба протухла. И ее не только за рубеж продать, собакам выкинуть нельзя — отравятся. Из чана даже черви поползли!

— А пря чем моя баба? В рыбу мог попасть морской конек. Случайно. Либо чан не обработанным остался. Почему мою бабу взяли?

— Не чан и не конек. Меня вызвали. И в присутствии эксперта, сторожей, рабочие вытащили из чана буханку черного хлеба. Уже разложившуюся.

— Почему же до вчерашнего дня ни червей, ни запаха не было?

— Чан был наглухо, герметично закрыт.

— Хорошо, а почему вы думаете, что хлеб в чан положила моя жена?

— Да потому, что она бригадир. Чан при ней закрывался, — терял терпение начальник милиции.

— Скажите, а что этот чан опечатывался, иль пломбировался? И вы, и я, хочь в том не силен, знаем, что открыть любой чан при желании, иль по бухой, может всякий, кто попадет во двор комбината. Иль я брешу? На весь двор они держат даже не сторожа, а только вахтеров на проходной! Тем эти чаны и не видать, как собственный зад!

— Следствие разберется! — встал начальник.