Обреченные

– Когда-то давно, – говорит мистер К., – вы съели кошачье дерьмо, и мама вытащила из вашей задницы червя, длинного, как спагетти.

Мать давится напитком. Кашляет красной гренадиновой кровью на тыльную сторону ладони, кашляет, как ее мама, моя бабушка, и сквозь кашель умудряется прохрипеть:

– Вам это сказала моя мертвая мать?

Нет, мотает головой Кресент.

– Ваш ребенок. Клянусь.

– А мой убитый отец? – спрашивает она, запивая кашель коктейлем. – Полагаю, его вы также отыскали?

Кресент кивает.

– Говорили с ним?

О боги! Еще чуть-чуть – и мой оскудоумевший от наркотиков спутник выставит меня перепуганной членовредительницей из общественного туалета.

Кресент Сити снова кивает. Он подается вперед, и свечи – снизу, как рампа на сцене, – озаряют его изможденное лицо: блики скользят по морщинам и небритому подбородку.

– Ваш папа, мистер Бенджамин, сказал, что его не убивали.

– Тогда вы, мистер Сити, – пригвождает его мама, – вы – шарлатан!

Не убивали?

– Вы, мистер Сити!.. – восклицает мама. Она размашисто выкидывает вперед руку с выставленным указательным пальцем и тем же широким театральным жестом скидывает с колен журнал. – Вы – мошенник! – Журнал, взмахнув страницами, падает на пол обложкой кверху. – Потому что мой ребенок не умер! Моего отца жестоко убил психопат. А мой ребенок жив!

Она сошла с ума. Я не жива и я – не психопат.

На заголовке журнала у наших ног: «Мэдди Спенсер воскресла». А шрифтом чуть меньше провозглашается: «И сбросила 60 фунтов!»

– Вы и не должны верить на слово, – говорит мистер К., погружает руку в смердящий нарыв кармана на джинсах, откуда извлекает пузырек со знакомым белым порошком. – Я вам покажу. – Он протягивает бутылочку маме и предлагает: – Смелее, Святая мать Камилла. Поговорите с Мэдисон сами.

21 декабря, 12:18 по гавайско-алеутскому времени

Камилла становится туристом в загробной жизни

Отправила Мэдисон Спенсер (Madisonspencer@aftrlife.hell)

Милый твиттерянин!

В салоне яхты мама принимает у мистера Кресента Сити пузырек с кетамином, глубоко запускает ухоженный ноготь в белый порошок – раз, другой, третий – и занюхивает огромные дозы так мощно, что голова с уложенными волосами откидывается на лебединой шее. Лишь когда ее палец перестает попадать в бутылочку, Камилла Спенсер боком оседает на диван, теперь ее знаменитая на весь мир грудь поднимается и опускается совсем незаметно для глаз.

Не давая пузырьку выпасть из расслабленной препаратом ладони, мистер Сити подхватывает склянку с драгоценным содержимым и окликает:

– Верховная Святая мать Камилла?

Я наблюдаю уже знакомую картину: на груди Камиллы возникает пятно голубого света. Оно делается ярче, вытягивается вверх наподобие побега, кружит по спирали и вырастает до потолка. На конце синего стебля вздувается бутон и принимает форму тела – размытого и обтекаемого. Синий цвет – такой, какой видит кожа, когда забираешься меж накрахмаленных и отглаженных простыней «Пратези» – шестьсот нитей на квадратный дюйм; такой видит язык, когда ешь мяту.

Наконец проступают черты синего лица: широкие скулы, переходящие в тонкий подбородок. Ее глаза останавливаются на мне, на сидящем подле нее призраке; ее губы раскрываются, ее дыхание – словно парфюм. И вот этот самый изысканный дух говорит:

– Мэдисон Дезерт Флауэр Роза Паркс Койот Трикстер Спенсер, хватит грызть ногти!

О, милый твиттерянин, наконец-то успех. Я раздражена, следовательно, существую.

Упрятав заначку Чудесного К, мистер Сити осторожно прикладывает два пальца к обмякшей маминой шее, прощупывает пульс. Кладет руку ей на лоб и, запачкав большой палец тенью медного цвета, приподнимает веко – убедиться, что зрачок медленно расширяется.

Глядя на него сверху, призрак моей матери с тоской замечает:

– Мэдди никогда не понимала, зачем я принимаю так много наркотиков.

Уже не грызя ногти, я говорю:

– Это я. Я тут.

– Ты – лишь печальная проекция моего опьяненного рассудка, – настаивает она.

– Я Мэдисон.

Зависший в воздухе синий мерцающий дух качает головой:

– Нет. Я за свою жизнь съела достаточно ЛСД, чтобы распознать галлюцинацию. – Она улыбается – медленно и прекрасно, словно тропический рассвет. – Ты не более чем сон. – В ее голосе звучит пренебрежение: – Проекция моей нечистой совести.

Я, полагает она, – плод воображения.

Мамин дух вздыхает.

– Ты выглядишь точно так, как говорил Леонард.

Представь мое расстройство, милый твиттерянин. Дьявол объявляет меня своим изобретением. Бог – своим. Если верить Бабетт, я – часть некоего грандиозного заговора, устроенного моими так называемыми друзьями из ада. А теперь мать отмахивается от меня, считая, что я – ее видение, вызванное наркотиком. Когда наконец я сделаюсь своим собственным творением?