Обреченные

Как же он похож на Аниса. Тот же запал, те же речи. Приподнялась на носочки и перебросила через решетку волосы.

— Отрежь прядь, скажи, что я отдала ему часть его одержимости. Девочка-смерть просит жизни для ее брата. Но я не обещаю, что это поможет.

— Поможет… я знаю, что поможет, иначе никогда не пошел бы просить о чем-то врага, которого без сожаления убью при другой встрече на поле боя.

Когда он растворился в темноте, я сползла по каменной стене на пол и закрыла глаза. Мне было невероятно хорошо…впервые хорошо за все эти страшные месяцы после смерти моего сына. У меня появилась надежда. Нет, не на лучшее. Не на светлое. После того, как теряешь единственного ребенка от любимого, вера в светлое, скорее, была бы похожа на помешательство. У меня появилась надежда, что я все же увижу Рейна.

С первыми лучами за мной пришла стража, они связали мне руки и потянули за собой на длинной веревке, стянув с головы капюшон и платок, отобрали тулуп и сапоги. Сколько раз за последнее время меня вот так тащили сквозь толпу, зудящую от ненависти, как саананский улей пчел? Только самое страшное, когда тебя через толпу своих тащат, когда видишь среди них знакомые лица. Астрелей, стражников и воинов, некогда служивших отцу и мне, отданных на охрану храма Одом Первым.

А сейчас они же ведут меня к эшафоту из бревен и набросанных конусом сухих веток вокруг столба. На земле очерчен круг и пятиконечная звезда. Говорят, он сдерживает злые силы, когда горит шеана. Меня подтащили к столбу и толкнули на землю, заставляя кланяться палачу в астрельской рясе и маске-колпаке с пятикнижьем в руках. Я рассмеялась так громко, что стихли разговоры.

— Какую из строф ты прочтешь, палач? Или астрель? Как можно быть тем и другим одновременно?

Он не ответил, видимо, разговоры со смертниками не входили в его обязанности, а может, боялся, что я своими речами совращу его.

— Верные и богобоязненные жители Нахадаса, страшная напасть пришла к нам, и не видно ей ни конца, ни края… — голос Даната эхом разнесся по площади, а меня схватили и поставили к столбу, выкручивая руки назад, завязывая и закручивая в тугой узел веревки. Все в толстых перчатках и боятся нечаянно меня коснуться, — На нашу землю обрушились болезни и дикий холод, голод и нищета. Обычно так наказывает Иллин грешников и отступников. "Но мы не грешили", — скажете вы. Да. Мы не грешили. Мы были верными и послушными воле Всевышнего, но в доброте нашей мы укрывали у себя под носом ересь и самый отвратительный порок под маской благодетели. Саанан проник даже в велиарскую семью и отравил нечестивым ядом душу ниады, невесты Иллина, неприкосновенной. Отравил ее душу, и стала она шеаной, во всем ему преклоняющейся, отдающей ему свое тело, когда он вселяется в валласарского монстра, убивающего наш народ, истребляющего добро. Она, — ткнул в меня пальцем, — Она творила с ним мерзости и понесла от него. Ниада позволила осквернить свое тело, и валлассар не сгорел. Что это, если не колдовство? Но ее ребенок умер. Потому что грех карается свыше. Шеана не угомонилась и убила гонца, который принес ей вести о проклятом лассаре.

Веревка впилась мне в шею и в грудь, сдавила ребра.

— Она наша велиария, — крикнул кто-то с толпы, — она не может быть шеаной.

— Она напоила его своей кровью, и бедняга умер в страшных мучениях, а она утянула его душу. Это видел Зарин своими глазами

— Да-да. Я… я видел. Истину говорит Его Святость, — крикнул старик.

Палач медленно поджег факел и покрутил в руках. Тяжело дыша, я смотрела в толпу, ища лица, искаженные от ярости и презрения, но не видела. Люди не рукоплескали Данату и не выкрикивали мне свои проклятия.

— Она носила хлеб нашим больным и молилась за наших умирающих детей. Входила туда, куда никто не мог войти.

— Кто знает зачем? — крикнул Данат, — Может, она забирала их души для Саанана? Может, она пожирала их плоть? Ведь она до сих пор не заболела. Властью, данной мне самим Одом Первым и великим Иллином, я приговариваю эту женщину к смерти через сожжение.

— Пусть Од Первый казнит ее лично. Не нам судить велиарию и ниаду Иллина.

Толпа начала зудеть снова, двигаться в сторону столба. Несколько бедняков в потертых тулупах и дырявых ботинках размахивали руками и палками. Я даже не заметила, что народа стало больше — пришли люди из деревень.

— Не дадим сжечь. Не дадим ниаду. Она сына моего выкормила молоком козьим. Жену на ноги поставила.

— И мою мать.

— И моего брата.

Я смотрела на людей и чувствовала, как учащается дыхание и слезы наворачиваются на глаза. Люди выходили на площадь, отгораживая меня от палача с факелом, закрывая собой, размахивая палками и кулаками.

— Как вы смеете мешать правосудию божьему? Перечить мне, Верховному Астрелю?

— Мы дождемся Ода Первого, пусть он приказ отдает. Она нас кормила из запасов и пожертвований Храма, тогда как вы, Ваша Святость, отдали приказ эти пожертвования с нас собрать, и мы начали умирать с голода.

— Схватить богохульника и выпороть. Двадцать плетей. Она околдовала их. Они не ведают, что говорят — поджигай, палач.