Обреченные на гибель (Преображение России - 1)

- Какой вывод? Должно быть, тот, какой сделал я, а я все-таки не сумасшедший и тем более не мерзавец... Я поражен этим, - говорю очень точно: поражен! Могу так сказать, - ведь мне от тебя ничего не надо: ни наследства, ни, как бы это выразиться, - очень хороших отношений, что ли... Я тебе - не ровня, скажу это прямо, - куда уж мне! Ты меня ругаешь, - может быть и стоит, - я даже убедился в последнее время, что стоит, потому что у меня чего-то твоего нет...

- Очень многого нет! - резко перебил Алексей Фомич.

- Вот именно, - очень многого, - схватился за эти слова Ваня, - а между тем, - чем же еще я и хотел бы стать, как не художником?

- Врешь! - почти крикнул Алексей Фомич. - Врешь! Не хотел и не хочешь!

- Вот тебе раз! - удивился Ваня. - Как же так не хочу?

- Не хочешь, - вот и все объяснение! Не прямо идешь к цели, а мыслете ногами пишешь, - петляешь, как заяц, - плывешь с заходом во все встречные порты, вот что я тебе должен сказать!.. Силы наел много? - Отбавь! Знаешь персидскую сказку о Рустеме и Зорабе? Что Рустем со своей силой сделал, помнишь? Половину ее какому-то волшебнику или духу отдал на сохранение, вот что! А зачем отдал? - Чтоб она ему не мешала, - вот зачем. А ты чем занялся? Удвоил ее гимнастикой? Зачем? За двумя зайцами погнался? Может быть, ты этого зайца, который повиднее собой, и поймал, я не спорю, не отрицаю, глупо было бы и отрицать, когда ты мне, мне, Рустему, чуть позвоночника не сломал, но что касается другого зайца, то - он пока еще в почтенном от тебя отдалении скачет.

Проговорив это, если и не с привычным для себя подъемом, то, быть может, потому, что в сумерки неудобно блистать яркостью даже мысли, Алексей Фомич начал закрывать ставни.

Марья Гавриловна вошла с зажженной лампой, как только Алексей Фомич прикрыл последнее окно, - конечно, у нее уж все было готово. Поставив на стол лампу, она спросила:

- Самовар сейчас подать или попозже?

- Если готов, то что же вам с ним делать? - спросил ее в свою очередь Алексей Фомич, и она вышла и тут же внесла бурлящий самовар на пятнадцать стаканов.

При свете лампы Ваня пристально вглядывался в лицо пожилого, но такого еще мощного художника, не только не истратившего себя, но шагнувшего далеко вперед даже за два-три последних года. Зораб как будто хотел отыскать в Рустеме этот неиссякающий родник творчества, для которого не нужны оказались никакие нажимы извне: била струя все шире и шире, все чище и чище, как-то сама по себе, не нуждаясь ни в чьем одобрении... А он, - которого так одобряли профессора Академии, который так много как будто и видел и усвоил в бытность свою за границей, почему-то все время топтался и топтался на месте.

- Скачет в почтенном от меня отдалении? - повторил слова отца Ваня. Да, это и я почувствовал, когда побывал в твоей мастерской... Нет техники!

- А у кого ее нет, тот говорит, что она и не нужна совсем, подхватил Алексей Фомич. - Дескать, на черта какая-то техника, когда нужно дать намек? Теперь народ пошел умный, - с одного намека все поймет: сам про себя дорисует и допишет, а техника - это отсталость, провинциализм, сущая ерунда!.. Знаешь, что тебе надо бы делать, - вдруг воодушевился он: - Сочетать, вот что! Со-че-тать, а не разъединять в себе силача и художника, - вот что ты должен делать! Ты - Зораб, но я-то ведь Рустем, а ты забыл об этом, когда мне свой дурацкий вопрос задал... Влей свою Зорабову силу в искусство, а не в то, чтобы Рустему непременно сломать хребет!.. Какого кентавра победил Геркулес? Кажется, Нессуса?.. А ты дай картину в пять этих моих стен длиною, - дай сотню Геркулесов с их палицами и сотню кентавров... и кентаврих, кентаврих тоже, - непременно кентаврих и тоже с палицами в руках, и с луками, с колчанами стрел через плечо... Дай всем мышцы такие, как у Микеланджело в его "Страшном суде", как у тебя самого! Стань перед зеркалом голый и пиши с самого себя всех кентавров и всех геркулесов...

- И кентаврих тоже, - вставил, улыбнувшись, Ваня.