Обреченные на гибель

- Там думают, что это вот, что со мной у тебя случилось, и есть самое скверное... А разве же это скверное?.. Ведь ты же меня полюбил? - сказала она очень тихо. - Вдруг взял и полюбил маленькую Елю... такую маленькую Елю... и сделал ее женой... А она даже про Вергинцеторикса не знает, как это он подковы подковывал!..

Небольшая головка Ели в греческой прическе (очень прочная оказалась эта прическа!) глядела на Ревашова невинными большими детскими глазами; длинная шея немного изогнулась вправо; с левого покатого плеча, теперь матово ясневшего, спустилась вниз рубашка и бойко в сторону глядела небольшая шестнадцатилетняя грудь с розовым соском.

Полковник поглядел на нее ленивыми уже глазами и заговорил размеренно:

- Видишь ли, насчет Коли твоего - это у меня экспромт... У губернатора вчера я не был и не винтил, - в карауле сегодня совсем не мой полк, а ваш, пехотный... а ты этого и не знала!.. Затем, еще что?.. В тюрьме я, конечно, не был: о-хо-та по этим учреждениям кому-то ездить!.. Никакого Коли не видал...

- Ка-ак так не видал? - очень изумилась Еля, даже рубаху натянула на плечо.

- Так и не видал!.. И ни о чем с ним не говорил, конечно, и ни от чего он не отказывался... Все это, одним словом, мое сочинение...

- Вот не ожидала я, чтобы ты, командир полка, и так умел сочинять!

Еля посмотрела на него внимательно и добавила:

- Ну, ты сегодня... то есть завтра, к нему поедешь...

- Куда поеду?

- К губернатору... Милый Саша, милый!.. Ради меня сколько насочинял! Это чтобы я его полюбила!.. Дай я тебя поцелую крепко-крепко!..

Она подалась вперед и протянула в его сторону голые тонкие руки... Ревашов чмыхнул носом и подставил ей щеку для поцелуя.

- А теперь я буду спать... Убери, пожалуйста, тарелку с кровати!

Ревашов кашлянул, взял тарелку и вынес ее в столовую. Он был теперь в ночных туфлях, вышитых серебряной ниткой по тонкому, табачного цвета сукну, и без тужурки, в одной фуфайке серой, плотно обтянувшей его спину и грудь, ожиревшие, как у всякого, начавшего уже шестой десяток жизни, но еще крепкого человека. В столовой он еще походил немного, подумал, выпил немного рому.

- Вот что, милая, - сказал он, войдя в спальню и стараясь взять совершенно уверенный тон. - Ты все-таки сейчас поедешь домой (денщик найдет извозчика) и скажешь, - пока, - понимаешь, - что ты была в театре...

- Спасибо, Саша!.. Я уже один раз приехала на извозчике домой в такое время, и, представь, - действительно из театра, - и что там было тогда!.. У меня такой старший брат, что... "Ты, - кричал он, - честь семьи мараешь!.." Честь семьи! - Тем, что была в театре!.. Покорно благодарю!.. Он меня и тогда чуть было не убил, а уж теперь, если я одна приеду!.. Он совсем бешеный у меня,

- Гм... Хороши братцы!.. Один острожник, другой бешеный... а третий что такое?.. Часы с кукушкой бьет?.. Семей-ка!..

- Ворчи-ворчи... А зачем тебе моя семейка?.. Семейка моя к тебе не придет, не бойся, - у тебя будет только маленькая женка, - да?.. Маленькая, любименькая, хорошенькая и... умненькая... да?.. Ты, может быть, думаешь, что я - глупая?.. Нет!

- Я вижу, что нет!

- А отчего же ты это так уныло?.. Ты должен быть рад, что я... Ведь я же рада!

- Еще бы - ты!

- А ты не рад? Не рад?.. Ты сейчас только говорил мне, что рад, что я - твое солнышко!.. Ведь ты же называл меня своим солнышком?.. Или ты и здесь врал?.. Да?.. Врал?.. Скажи!..

Хрустально звенящие чистые ноты, близкие к рыданию.

- Видишь ли, - нет, тут я не врал, - думал вслух полковник, но вдруг вспылил: - Ну, ты сама, если не глупая, пойми же, черт возьми, - это скандал на весь город!.. Полковник Ревашов, командир полка, вот-вот бригады, - и... и... гимназистка!.. Что тут общего?

- А-а!.. Тебе стыдно какого-то города?.. Хорошо!.. Завтра мы будем кататься по городу, - целый день будем кататься, - да, Саша?.. И пусть все решительно тебе завидуют! А Лия Каплан пусть отвечает про Верцетрикса!.. Это моя бывшая подруга - Лия Каплан, на одной парте со мной сидела... Ну, потуши, пожалуйста, электричество, и будем спать... А письмо маме напишем завтра.

Ревашов решительно подошел к штепселю и повернул его. И наставший вслед за тем мрак был тепел, мягок, полон девичьих шепотов и полусна.

А наутро Вырвикишка действительно принес совершенно потерявшей голову Зинаиде Ефимовне записку от Ревашова. Правда, записка эта была составлена в таких выражениях, что не давала повода думать определенно и радостно: хлопоча об участи брата, задержалась допоздна и пришлось ей заночевать не дома, - но была к этому письму приписка самой Ели:

"А что касается Верцетрикса, то пусть об этом отвечает историку Лия Каплан".

Она очень зорко следила, чтобы именно это, ею самой засургученное письмо попало в руки очень удивленного Вырвикишки, которому Ревашов говорил в это время веско:

- И передай, чтобы сюда не трудились приезжать, пенял? Я сам приеду!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ТРЕВОГА

Зинаида Ефимовна ждала Елю до поздней ночи.

Она всегда спала после обеда, поэтому засыпала поздно с вечера: сидела одна и пила чай в прикуску.