Обреченные на страх

Трудно с такими – для них в мире нет полутонов: только белое и черное. Подвести не подведут, и в горе окажутся рядом, и в беде не бросят. Но так задушат своей опекой, так открыто примутся во все дыры совать свою прописную мораль, что не выдержишь и сбежишь куда глаза глядят.

Одно показалось мне бесспорным: врать эта женщина не умеет. Про болезненные или стыдные вещи она лучше промолчит, но выдумывать не будет. Поэтому и то, что Гаранина говорила об Илье, – правда, никакой не наговор из чувства неприязни.

Мы все: я, Жанна, наши родители – привыкли думать об Илюше совсем иначе. Милый, улыбчивый парень, чудесный муж и отец предстал передо мной холодным, амбициозным и неблагодарным человеком, который привык считать других людей ниже себя и идти вперед любой ценой.

– Он с годами стал другим или просто притворялся? – вслух спросила я.

Наверное, все же стал другим: люди ведь меняются. Илья не смог бы столько лет морочить всем головы.

Жанна казалась такой счастливой рядом с ним. Но что, если сестра притворялась, щадя нас? Или внезапно узнала о любимом муже что-то ужасное, отталкивающее? Могло ли что-то в прошлом или в характере Ильи толкнуть ее к обрыву?

Если прежде я бы руку дала на отсечение, что это был счастливый брак и Илья не мог причинить боли Жанне, то теперь уже была не так в этом уверена.

Я чувствовала, что очень устала. А ведь нужно еще говорить с Ефимом Борисовичем, объяснять причины своего интереса, улыбаться. Сейчас это казалось невероятно сложным. Разговор с Гараниной выбил меня из колеи, я растерялась и запуталась.

«А может, все эти женщины узнали нечто пугающее о своих мужьях, после чего не нашли сил жить дальше?» – пришло в голову.

И снова мысли мои вернулись к неведомой Любе. Вспомнились слова женщины-экстрасенса из той передачи. Она утверждала, что причина дикого поступка Сомовой кроется в далеком прошлом – причем в прошлом ее мужа.

Кто-то, скорее всего женщина, проклял ее, затуманил разум, толкнул на зверство по отношению к себе и собственному ребенку, говорила ясновидящая. Деревенская ведьма, тайная соперница, брошенная любовница – эта неведомая женщина обладала магической силой и пыталась таким образом отомстить.

Воспринять эти слова всерьез я не могла. Дома, возле компьютера, это казалось нереальным и фантастическим. Но тут, в деревенской глухомани, верилось легче. Верилось уже во все что угодно. Жара, усталость, общение с незнакомыми людьми и масса новой информации сделали меня уязвимой. Мой мозг был размягчен и открыт всякого рода неправдоподобным версиям. И даже про домыслы экстрасенса думалось: а вдруг правда?

Местный культурный центр располагался в небольшом квадратном здании. Выстроенное из красного кирпича, оно было двухэтажным и самым новым из всех, что мне довелось увидеть в Кирях.

Перед зданием стоял большой стенд, посвященный писателю-фронтовику. Писатель кротко смотрел на земляков с большой цветной фотографии. Лицо было тонким и малокровным, а глаза – неправдоподобно большими, грустными. Наверное, ушел на фронт совсем мальчишкой, так и не успел состариться и вошел в историю вчерашним школьником.

Что успел он написать в свои юные годы? Был ли вторым Лермонтовым или просто другого героя, да к тому же поэта, в деревне не нашлось?

Впрочем, куда больше, чем литературное наследие Валентина Светлова, меня интересовало: доложила ли Галина Ивановна директору музея, что я ищу с ним встречи?

Как выяснилось, доложила: Ефим Борисович ждал меня. Пообщавшись с ним всего пару минут, я подумала: как хорошо, что именно такой человек оказался сейчас моим собеседником. Еще одной Гараниной мне было бы уже не вынести.

Когда я потянула на себя тугую входную дверь и вошла, Ефим Борисович стоял возле доски объявлений, которая висела на стене как раз напротив входа, и прикреплял к ней кнопками какую-то бумажку.

Справа от входа стоял стол, за которым обычно, видимо, сидел вахтер или охранник, но сейчас за ним никого не было.

Услышав скрип двери, Ефим Борисович обернулся.

– Заседание литературного кружка переносится – руководитель приболел немного, – дружески улыбнулся он. – Ничего не может быть обиднее летней простуды! Лежи, потей в такую жару… А вы, конечно, та самая Марьяна? Из Казани?

– Та самая.

Я улыбнулась в ответ совершенно искренне, а не пытаясь произвести благоприятное впечатление.

Ефим Борисович обладал редким даром моментально, с первых же слов, располагать к себе людей. Внешность у директора была самая заурядная: невысок ростом, круглолиц и лысоват. На вид около пятидесяти лет. Глаза невыразительного светло-карего цвета, утиный нос, очки, брюшко…

Но было что-то искреннее, неподдельное в его облике. Что-то, что внушало безусловное доверие. В глазах светился интерес к собеседнику, и всем своим видом Ефим Борисович словно говорил: «Спасибо, что говорите со мной. Вы важны для меня, я рад вас видеть!»

Должно быть, вся деревня от него без ума. И для учеников он сто процентов был любимым учителем, не то что Гаранина – суровая и сухая, как обструганная доска.