Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне: Воспоминания и документы

Вначале, после пленения, мы участвовали в захоронении в братских могилах советских воинов. Их было очень много. Затем помогали железнодорожной части восстанавливать железную дорогу тем, что подтаскивали к полотну рельсы и шпалы, разбросанные вдоль него. Вскоре я вместе со случайно встреченным бывшим моим сослуживцем попал из центрального лагеря в Петрозаводске в формировавшийся лагерь в г. Кондопога. Сам город почти полностью сгорел. Лагерь располагался вблизи бумажного комбината, в окрестностях находились огромные запасы бревен, которые нам предстояло распиливать, колоть и грузить для отправки. Наступила северная суровая зима. Обязательная норма для каждого составляла два кубометра древесины ежедневно. Рацион был следующим: утром чай с двумя кусочками сахара и пайкой хлеба 200–250 грамм, вечером — около одного литра мучной похлебки (баланды), заправленной маргарином.

Вскорости начались обморожения, болезни, несчастные случаи на работе. Были частыми побои, особенно свирепствовали в побоях переводчики-карелы, тоже пленные, но пользовавшиеся привилегиями. Среди них особенно бесчинствовал старший переводчик — садист и уголовник Петр Никитин. Начались расстрелы. Почти каждый день перед строем расстреливали пленных за попытку к побегу. За побег принималось желание пленного зайти в какую-нибудь брошенную полуобгорелую избу по пути следования с работы. Спали на трехъярусных нарах на голых досках. Нередко утром обнаруживались покойники. Положение было отчаянным.

Лично мне посчастливилось сблизиться с мастером финном Энглудом, бывшим в мирное время штурманом торгового флота и знавшим английский язык, на котором мы могли вести несложный разговор. Благодаря его покровительству побои переводчиков и старосты меня миновали. Кроме того, он иногда приносил и тайком передавал кусочек сухаря «леипы». Он, кажется, был родом с острова Марианхама. Сам он никогда не бил военнопленных и осуждал карелов за их бесчинства. Значительную роль в моем выживании в ту жуткую зиму сыграло то, что моему бывшему сослуживцу Павлу Голубеву удалось стать санитаром: оказавшись в привилегированном положении, он умел меня поддержать лишней порцией баланды и чиненой одежонкой.

С наступлением весны пленные, пережившие ту страшную зиму, несколько воспряли духом. Под растаявшим снегом мы находили то замерзшую кошку, то собаку, иногда даже лошадь. Затем пошла крапива и другая зелень. Мы закончили распиливать штабели дров и начали пилить бревна из плотов, скопившихся у затонов вдоль озера.

Однажды начальство провело запись в добровольческую армию для борьбы с Красной Армией. Почти все, надеясь на лучшие перемены, записались туда, но я отказался. И вместо ожидаемой репресии неожиданно получил награду: пачку махорки. Эту награду я получил от начальника лагеря, свирепого и жестокого офицера-самодура в знак одобрения соблюдения мною воинского долга.

Среди военнопленных стали говорить о побегах. Эта тема сначала обсуждалась без всяких оснований. Однако потом среди части военнопленных разговоры о побеге привели к формированию реального плана, который и начал реализовываться. Закончилось все это тем, что незадолго до начала осуществления план побега был раскрыт. Главным инициатором этого плана был я, и мне пришлось испытать всю тяжесть последующих допросов и наказания. При допросах в самом лагере меня многократно избивали. Закончилось все тем, что я был приговорен к наказанию 25 розгами под барабанный бой перед выстроившимся в каре лагерем. Затем был отправлен в штрафной лагерь под г. Вааза на шведской границе. Пробыв недолго в штрафном лагере, я был снова заподозрен, уже без всяких оснований, в новом желании побега и был подвергнут особенно тяжелому режиму внутри штрафного лагеря. Таким образом, я был как бы дважды оштрафован.

С наступлением зимы, после работы на каменоломнях, нас отправили в глухой лес, где мы жили в одиноком бараке, окруженном двумя рядами колючей проволоки с башнями по углам. Работали мы на лесоповале. Норма была два кубометра дров, распиленных, разрубленных и уложенных в штабель. К месту повала надо было идти 5–7 км по глубокому снегу. Питание было примерно таким же, как и в других лагерях, иногда добавляли немного плавленого сыра, около 50 грамм. Выходили и возвращались в темноте.

Люди теряли силы, вскорости начались самокалеченья. Рубили себе пальцы на руках и ногах, продевали под кожу загрязненную нитку, после чего образовывалась гнойная рана, обмораживались. Желая ускорить неизбежный конец, я начал голодать и превратился в настоящего доходягу. Но вдруг нам повезло. Неожиданно в лагерь прибыли посылки от Красного Креста, каждую из которых распределяли на несколько человек. Я не выдержал и прекратил голодовку. Но потом я умышленно отморозил пальцы себе на руке и с этими ранами, в состоянии дистрофии, попал в госпиталь при центральном лагере в Наариярви.