Обреченные сражаться. Лихолетье Ойкумены

Сегодня, глядя в глаза стратегов, Пердикка видит одну лишь ненависть, и ничего, кроме нее. Поскольку, уступая многое, никогда не поступается главным. Он дал псам хлебные кормушки. Но он не давал им права уклоняться от уплаты налогов в царскую казну. И плевать, что они полагали себя автономными царьками. У любой автономии есть границы, и лежат они там, где начинаются интересы державы. Неуплата налогов означает отделение; отделение равнозначно государственной измене. И обнаглевшие лишились своих сатрапий, а посмевшие бунтовать были передавлены, как вши, невзирая на авторитет в войсках и былые заслуги. Жаль, что поторопились с бунтом самые слабые из ненавистников! Такие, как одноглазый лис Антигон, сатрап Великой Фригии, ведут себя с подчеркнутой лояльностью, до медяка выплачивают налоги и возносят в храмах молитвы во здравие Верховного… Однако люди Эвмена доносят, что тем же Антигоном навербовано и обучено войско, едва ли не превосходящее армию самого Пердикки, и ни у кого иного, а именно у Антигона нашли приют иные из разбитых мятежных сатрапов. Выдать же преступников Одноглазый не соглашается, поскольку-де они припали к алтарям, моля об убежище, а он, Антигон, человек богобоязненный и страшится гнева беспощадных Олимпийцев…

Ненавидят? Пусть так! Лишь бы боялись.

И они боятся.

Когда Пердикка вновь ввел при дворе проскинезу, никто не посмел возразить; любо-дорого было видеть, как ползли они все, и Антигон в том числе, на животах, по очереди целуя крохотную туфельку Царя Царей и золоченую эндромиду Пердикки, не царя и не Бога, о нет! Но воплощения верховной власти, державного единства и бессмертной воли Божественного…

Они ползли, как черви, и в глазах их Верховный с наслаждением угадывал многократно умноженную ненависть, ядовитую, словно яд болотной индийской кшары.

Тупую. Непрощающую.

И – бессильную.

Пируй же спокойно на Олимпе, Царь Царей и Бог Александр Македонский, твой вечный слуга и воин Пердикка, сын Оронта, выстоит!

Имена врагов ему известны, а это значит, что рано или поздно всем им придется держать ответ перед Верховным Правителем, и – вполне возможно! – учитывая заслуги и возраст, Пердикка даже не станет казнить их, а просто повелит заключить в один из зинданов Марга, где к услугам узников изысканнейшие наслаждения: мороз зимой и жара летом, учтивое общество мохнатых крыс и сладостные поцелуи нежных змей…

Тем паче что по-настоящему опасных недругов не так уж и много. Не больше, чем истинных друзей.

Первый из них – Антигон. Хитрый и осторожный зачинщик мятежей, поднимаемых тупыми сатрапами, великий умелец подставлять под кару других, прощупывая силы Верховного, но сам неизменно оставаясь в стороне, ничем не запятнав себя.

Но пока что он – не опасен. Здесь, в лагере, где каждый шаг его отслеживают люди Эвмена, а каждое письмо читают слуги Селевка, ему просто невозможно быть опасным. Пусть пока живет. Рано или поздно он оступится или ему помогут оступиться, и первая же его ошибка станет последней.

Второй – Антипатр.

С этим тоже можно повременить. А может, догадается подохнуть сам. Сколько, бишь, ему годков? Пожалуй, за восемьдесят, и намного. Так долго жить, в конце концов, даже неприлично…

Пердикка усмехнулся, забыв на миг, что пребывает пред ликом Царя Царей и Бога, но тотчас опомнился, убрал с уст ухмылку и опасливо приподнял глаза.

Эвоэ! Божественный тоже улыбался!

Ну да, он и при жизни недолюбливал наместника Македонии…

Старый Антипатр. Друг и побратим хромого Филиппа. Ненавистник Божественного. Люди Эвмена донесли недавно, что подлый старик распускает грязные слухи о причастности Царя Царей к гибели хромца и прилюдно называет ушедшего Бога отцеубийцей. В тех же донесениях сказано, что Антипатр в разговоре с доверенными лицами утверждал, что Македонии нет надобности в восточных делах и что для македонского престола вполне достаточно царя Арридея-Филиппа…

Ничего. Пусть поболтает на старости лет. Ни единое слово его не останется тайным для Верховного Правителя. И если старикашка не догадается помереть сам, наступит время и ему, закованному в кандалы, предстать перед судом Пердикки. И ответить за все. В том числе и за изгнание из Македонии Царицы Цариц Олимпиады. Стерва она, конечно, первостатейная, тут спору нет, но, хорошая или плохая, она – мать Божественного, и этим все сказано…

Нет, не Антигон и не Антипатр будут первыми, с кого начнет Пердикка упрочение власти младенца-царя.

Сначала – Птолемей!

Все так же стоя на коленях, но выпрямив спину, Верховный задает вопрос, ради которого осмелился отвлечь своего Царя и Бога от олимпийского пира:

– Будет ли мне удача в войне с Птолемеем? И поможешь ли ты, Царь Царей и Бог мой, своему слуге?

– Я жду тебя. Иди! – громко отвечает мраморное изваяние, уже почти неразличимое в дыму, и голос его юношески звонок.

Это – было… или нет?

Было!