Обречённые. Том 1

За бесконечно долгий день завод превратился в необозримый каменный хаос, из обломков стен и оплавленного бетона тут и там торчали столь же покорёженные и оплавленные прутья арматуры. Местами в завалах что-то горело, взрывалось, со смогом мешался едкий, жирный чёрный дым. Тут и там камень уступал место изуродованному железу — догорала поражённая бронетехника. Воздух, насыщенный смрадом горелой резины, пластмасс, сожжённой взрывчатки, казался густым, почти осязаемым, в нём начисто терялся ещё один, самый страшный запах горелого мяса. Не всем, далеко не всем, кто был в забарьерских машинах, повезло выбраться.

— Как — убит?

Петрович устало приземлился в воронку от ракеты — и бережно опустил на обломок плиты тельце. Мохнатый крошечный человечек был жутко изуродован — крупный осколок, войдя в плечо у самой шеи, пропахал тело вдоль, почти разорвав надвое вдоль. Запачканную, в саже и подпалинах, шерсть пропитала кровь.

— В воронке его нашёл, у провода. Похоже, ракетой накрыло, провод порвало. Провод он соединил, но когда выбирался — вот…

Мэтхену вспомнилось, как Гуг по слогам читал первую в своей жизни книгу. Он был лучшим учеником импровизированной школы — кто знает, кем бы он стал, если б не сегодняшний день… Кем могли бы стать все, кто погиб в развалинах завода? Теперь никогда не узнать. Остаётся подумать о живых.

— Велики потери? — А это уже Ярцефф. Капитан устал, но выглядит довольным: наверное, на него одного пришлась четверть всех потерь забарьерцев. А если считать погибших вне завода — так и три четверти…

Уроки Ярцеффа не пропали даром. Как только стихла стрельба, чужаки оттянуись в разрушенный посёлок, командиры взводов и отделений устроили перекличку, а когда узнали, сколько народу у них осталось под рукой, доложили Мэтхену. Оставалось сложить цифры — и доложить безрадостные новости командованию.

— Семьдесят пять погибло, восемнадцать пропали без вести, сто пятьдесят два ранено, — ответил он. — Держать оружие способны девяносто два. И с боеприпасами плохо, к танку восемь снарядов осталось, а выстрелов к гранатомётам всего несколько.

— Горючего — тоже на одну полную заправку, — добавил Петрович. — Потом танк придётся бросить. Или взорвать…

— Чего и следовало ожидать, — подвёл итог капитан КСО. — Без граников и танка завтра нас в клочья порвут. И не думаю, что теперь они будут к нам добрее, чем утром…

— Что делать будем? — спросил Мэтхен. Он, честно говоря, выхода не видел. Подтянутся соседние отряды, и единственный очаг сопротивления сомнут. Отступать на восток, к Москве, или что там от неё осталось? И какие шансы уйти пешком от бронетехники и авиации в чистом поле, да не только бойцам, а бабам с ребятишками, раненым — не бросать же их на потеху убийцам? Видно, судьба: тем более, они уже нанесли врагу огромные потери. Ну, то есть, не такие уж и огромные — но едва ли кому-то ещё удалось уничтожить бронеколонну.

— Сдаваться надо, — буркнул командир взвода, долговязый плешивый мужичок по имени Борзя. И отчего-то добавил: — А сейчас как раз к краникам пора…

Ещё утром Борзя не был не то что командиром взвода, он и бойцом-то стал из-под палки: едва-едва сумел пережить отлучение от краников. Но за день одного взводного успела срезать пуля, во второго попала ракета (ошмётки по всему заводу раскидало) а третий ещё жив — но неясно, доживёт ли хотя бы до утра. С засевшим в животе крупным осколком — сомнительно. Из первоначальных командиров уцелели только Петрович и Мэтхен. Вместо погибших тем, что осталось от взводов, теперь командуют какие-то левые личности. Те, кому хватило ума заорать: «делай, как я!» — в бою, а потом не подвернуться под пули и осколки.

— Я видел: воронка на месте твоих краников, — буркнул ящерочеловек по прозвищу Штыря, грохнув массивным хвостом по камням. Штыря был не из местных, вырвался из посёлка, стоящего на самой границе — Ярцефф идентифицировал его как бывшую Рудню. За сутки ящерочеловек проскакал почти восемьдесят километров, поспел к началу сражения. Ну, а враг моего врага всегда может стать другом. Особенно если общего врага ненавидит до багровой пелены перед глазами. За этот сумасшедший день Штыря заработал несколько пулевых ранений, зато завалил четверых забарьерцев, одному попросту снеся голову «хвостом». Вдобавок, что ценилось во все времена, сумел взять языков — танкиста, и ещё вахмистра с подбитого гравиплана. Если вспомнить, что всего пленных оказалось шесть, можно понять, отчего хвостатый пришёлся ко двору.

Когда разнесло прямым попаданием танкового снаряда командира отделения, именно ящер взял руководство на себя. Новое «продвижение» случилось, когда прежнего взводного снял крупнокалиберной пулей снайпер.

— А насчёт «сдаваться»… Я тебя, сука, самого сейчас разделаю! Видел бы ты, как в нашем посёлке было — хавло бы не разевал…

Мэтхен и Ярцефф увидели, как двое взводных двинулись навстречу. И отчего-то Мэтхен был уверен: сейчас «ящер» просто зарубит капитулянта своим костяным мечом.