Обреченный на смерть

Альварес встретил и проводил нас в знакомую комнату для допросов. Как только мы устроились на стульях и на магнитофоне вспыхнула красная лампочка, я заговорила:

— Самая высокая цена, за которую в этом году Матисс ушел с аукциона, составила двенадцать миллионов долларов, но я бы не стала назначать такую цену нашей картине. Более реальной мне кажется сумма в пределах от одного до трех миллионов.

— Но почему? Почему мы должны отдавать Матисса за какие-то два-три миллиона, если другой ушел за двенадцать?

— Рынок произведений искусства сейчас не очень стабилен. И то, что одна картина ушла за двенадцать миллионов, по-моему, является скорее исключением, нежели правилом. Причины тут могут быть самыми разными. Например, появился излишне ретивый новичок-коллекционер с большой суммой наличных в кармане. Зато картины, проданные позже, ушли всего лишь за сумму от восьмисот тысяч долларов до одного миллиона.

Альварес задумчиво кивнул:

— Значит, в случае тайной продажи…

— В этом случае вам придется сделать скидку, и очень большую. Даже не знаю… — Я пожала плечами. — Думаю, имеет смысл затребовать двадцать пять тысяч долларов в надежде получить хотя бы половину этой суммы.

Альварес недоверчиво покачал головой и постучал ручкой по столу.

— Сумма не слишком впечатляющая.

— Да, не очень, — согласилась я.

— Выдвигая условия сделки, вы бы наложили на нее какие-нибудь ограничения? Ну, знаете, вроде оплаты только наличными.

— О да. Обязательно, — улыбнулась я. — Правда, хочу напомнить, у меня нет непосредственного опыта в таких делах. Просто я тут подумала, что могла бы договориться об электронном переводе денег на оффшорный счет, если покупателя не устраивает оплата наличными.

Альварес кивнул и сделал пометку в блокноте. Пока он писал, в разговор включился Макс:

— Поставщик Джози сообщил ей один факт, который, как нам кажется, вам не мешает узнать.

Полицейский склонил голову набок и посмотрел на меня.

Я передала ему слова Роя и добавила:

— Если Барни разорен, это что-то меняет?

Альварес помолчал и кивнул:

— Спасибо за информацию.

— А вам известно о финансовом состоянии Барни? — поинтересовалась я.

— Это тайна следствия.

— Кстати, — продолжил Макс нейтральным тоном. — Барни является родственником одной из сотрудниц Джози, молодой женщины, которую зовут Пола Тернер. Мы не знаем, имеет ли это хоть какое-то значение, но решили поделиться с вами и этой информацией. Я узнал, что семье Полы принадлежит кондитерский магазин «Тягучая ириска».

Альварес моментально насторожился и впился в меня взглядом.

— Что вы знаете о «Тягучей ириске»?

— Ничего, — ответила я.

— Тогда почему вы считаете важной связь между Барни и магазином?

— Я так не считаю, я лишь подумала, что она могла быть важной. Вот и все.

— Не пудрите мне мозги.

— Я ничего не знаю.

Но он продолжал сверлить меня глазами.

— Почему? — с еще большим нажимом спросил он.

Я с вызовом ответила на его взгляд и вцепилась пальцами в сиденье стула, боясь показать свою слабость и разрыдаться и одновременно готовясь выдержать любые муки. Мысленно я напоминала себе, что не сделала ничего плохого.

— Я сказала вам все, что могла.

Альварес раздраженно грохнул кулаком по столу.

— Джози, хватит ломать комедию, немедленно скажите, что вам известно.

Я подскочила, напуганная неожиданной вспышкой гнева, но тут же сделала глубокий вдох, усмиряя сердце, грозящее разорваться на куски.

— Не кричите на меня, — тихо попросила я.

— Я и не кричу, — громоподобно возразил он.

Мы хмуро уставились друг на друга.

Нашу дуэль прервал Макс, который, откашлявшись, сказал Альваресу:

— Сомневаюсь, что, задавая вопросы таким тоном, ты добьешься хоть какого-то результата.

Альварес повернулся к нему:

— Фактически она заявляет, что в моем департаменте происходит утечка информации. И как, по-твоему, я должен реагировать на сообщение о должностном преступлении?

— При чем здесь должностное преступление? — пожал плечами Макс. — Во-первых, люди любят посплетничать. Во-вторых, не только полиции известно о звонке мистеру Гранту из «Тягучей ириски». Как насчет служащих телефонной компании, Тай?

Я и забыла, что Альвареса зовут Таем, зато отметила, что использование личного имени в самый разгар свары — очень эффективный способ уменьшить накал страстей. Следом я припомнила наставления отца о том, как управлять своим гневом. Он говорил, что, когда собеседник начинает кричать на тебя, надо глубоко вдохнуть, вежливо улыбнуться и заговорить примирительным тоном. «Это его обезоружит, дочка, — внушал мне отец. — Добей его добротой. Он увидит, что ты ведешь себя как лидер, и сникнет».

— Мы еще поговорим об этом, — буркнул Альварес, ткнув пальцем в мою сторону.

Хотя мое сердце по-прежнему бешено колотилось, я кротко спросила:

— У вас есть еще что-нибудь или мы уже закончили?

Альварес, продолжая сверлить меня напряженным взглядом, несколько раз глубоко вдохнул, потом повернулся к Максу и заговорил обычным, ровным голосом. По крайней мере сейчас ему удалось обуздать свой гнев.