Обреченный странник

На другой день, лишь только начало светать, он уже подходил к Зимнему дворцу, пытливо вглядываясь в замерзшие окна, за одним из которых должна была находиться сама императрица. Никем не остановленный, дошел до парадной лестницы, круто ведущей вверх к двустворчатым дверям покоев. Подле них стояли с ружьями в руках два здоровенных усатых гренадера, выпуская время от времени из себя клубы морозного пара. Один из них повел глазами и встретился взглядом с Иваном, но, оглядев его как неодушевленный предмет, стал смотреть куда–то вдаль, на площадь.

— Чего встал? Проходи, — услышал он грозный окрик и, с испугу отскочив в сторону, оглянувшись, увидел полицейского в черной бараньей папахе на голове и с саблей на боку. — Иди отсюда, иди по–хорошему, — чуть подтолкнул он Ивана, — нельзя здесь останавливаться.

— А чего я сделал? Почему толкаешься, — огрызнулся, было, тот, но связываться с полицейским не стал и счел за лучшее отойти подальше от входа, к начавшим появляться на площади торговцам, принесшим свой товар в лотках, поддерживаемых на плечах толстыми кожаными ремнями.

— Получил по мордасам? — насмешливо спросил один из них. — Тут таких, как ты, не особо привечают, могли бы и в участок забрать.

— За что в участок? — поинтересовался Иван. — Я ничего такого не сделал, поглядеть хотел, где государыня жительствует.

— Зачем тебе знать о том? Ежели каждый встречный–поперечный начнет интерес выказывать, то знаешь, сколь народищу соберется — не протолкнуться, вот и гонят вашего брата, чтоб не толпились.

— Шибко хочется на государыню поглядеть хоть разок в жизни, — признался Иван. — Потом дома рассказал бы, какая она…

— На вид обыкновенная, но неописуемой красоты будет.

— Неужто приходилось видеть ее величество? — поразился Иван и уставился на торговца.

— Да вот как тебя, — самодовольно расплылся тот в широкой улыбке. — У нас тут за место для торга еще батюшкой моим уплачено. Мне, мальцом, и самого императора Петра Алексеевича доводилось наблюдать.

— Неужто?! — только и мог произнести Иван.

— Поживешь с мое в столице, всякого насмотришься, — снисходительно ответил торговец, — а тебе просто на государыню поглядеть охота или с прошением? — заметил он бумагу, выглядывающую из–за пазухи у Зубарева.

— Точно, с прошением, — согласился тот. — Не накажут за такое?

— Многие с прошением пытаются к самой государыне пробиться, да не у всякого выходит. На то тут и полиция приставлена, чтоб не особо докучали ее величеству. О чем прошение? Не на торговлю, случаем? Тогда лучше не суйся, не поможет, то в торговую контору требуется идти. Рассказать, где находится?

— Нет, мне не по торговому делу надо, благодарствую. А сегодня государыня, как думаешь, поедет куда?

— Сегодня вряд ли, — рассудительно заявил лотошник, потом окликнул стоявшего неподалеку такого же, как он сам, торговца, от лотка которого шел пряный запах свежеиспеченных булок, — слышь, Григорий, как ты думаешь, государыня изволит поехать куда сегодня?

Второй торговец с бабьим лицом без признаков всякой растительности был рад случаю побеседовать, пока к ним еще не подошел ни один покупатель, и быстрехонько подскочил, постукивая одной ногой о другую, охотно заговорил писклявым тонким голосом:

— Рождество послезавтра никак, а они его завсегда во дворце празднуют, а вот после могут и поехать по гостям али по иному делу, точно говорю.

— Точно, до праздника здесь будут, — согласился с ним первый лотошник, — у них и церква во дворце, там и служба идет.

— Что, и в церкву нельзя пройти? — удивился Иван.

— Тебе нет, а кто из знатных людей, то иное дело.

— А я все же пойду, а вдруг да повезет. Благодарствую за беседу, отошел Зубарев от торговцев и принялся прохаживаться по площади, зорко поглядывая по сторонам, чтоб не попасть под копыта скачущих то с одной, то с другой стороны бешеных троек.

Ближе к полудню стали прибывать роскошные крытые возки, запряженные четверней, и останавливаться у самого дворцового крыльца. Из них выходили богато одетые господа, большинство из них были с дамами и степенно направлялись к парадному подъезду, где к ним выскакивал в расшитой ливрее камер–лакей и, низко кланяясь, распахивал высоченные, в два человеческих роста, двери. Прибавилось на площади и зевак, толкавшихся на почтительном расстоянии от крыльца, откуда на них строго поглядывали уже не один, а четверо полицейских, успевавших при том низко поклониться проезжавшим мимо возкам важных господ и сановников.