Обреченный странник

— Рад, что вы так здраво рассуждаете. Но давайте условимся: вы и дальше будете проживать там, где находились до сих пор, а этак через недельку загляните ко мне. Только… предварительно известите меня о том, а то случается, ко мне и гости наезжают.

— А как я вас извещу? — Иван оказался озадаченным по вопросу подобного рода.

— Пошлите кого–нибудь с запиской. Ах да, слуг, по–видимому, вы при себе не держите.

— Нет. Не держу.

— Тогда попросите кого из местных жителей или мальчишку какого доставить записку ко мне.

— Будет исполнено, — едва ли не по–военному отрапортовал Иван. — А если вблизи бумажной фабрики очутитесь, то спросите Абрама…

— Благодарю вас, но ни Абрама, ни Соломона искать не собираюсь. И хотите совет? Держите почаще язык за зубами, особенно сейчас, когда вы оказались в столь незавидном положении.

— Хорошо, хорошо, — широко улыбнулся ему Иван, — а вы, ваше сиятельство, все–таки добрый человек.

— Спасибо, что оценили, — сощурился Гендриков и кликнул слугу проводить засидевшегося гостя.

12

Когда Гавриле Андреевичу Кураеву посыльный доставил пакет от графа Гендрикова, то он немало удивился. По службе он прямого подчинения от графа не имел, в близких отношениях с ним тоже не состоял, и последний раз виделись они в Москве, когда он привез к нему этого злополучного сибиряка. И тут, даже не вскрыв еще конверт, Кураев непроизвольно подумал о Зубареве, что называется, кожей почувствовал, что именно он стоит за неожиданным сообщением от Гендрикова.

Все оказалось, как он и предполагал: Иван Симонович писал о посещении его Иваном Зубаревым, подчеркивая, что тот являлся к нему тайно.

"Неужто, сукин сын, сбежал из–под стражи?!" — едва не с восхищением подумал Гаврила Андреевич о Зубареве. Он до сих пор не мог решить для себя, настроен ли он к этому неуемному сибиряку с тайной симпатией, или, наоборот, тот скорее вызывает неприязнь. Поведение и все поступки купеческого сына не укладывались в общепринятые нормы и правила, которых придерживался сам Кураев. В то же время его поражали поступки Ивана, как тот очертя голову решался на рискованные шаги, и, мало того, при очередной неудаче ничуть не унывал, а скорее, наоборот, крепчал и сызнова брался за задуманное.

Далее граф спрашивал у Кураева совета, как ему поступить с просителем, попавшим в очередной раз в затруднительное положение.

"Ничего себе, затруднительное! Ему каторжные работы грозят, а это такое сверхзатруднительное положение, что врагу не пожелаешь".

Но в любом случае графу следовало дать ответ, поскольку посыльный сообщил, что заглянет к нему завтра с утра. Кураев несколько раз прошелся по комнате, прикидывая, что бы написать Гендрикову, дабы и правила приличия соблюсти, и самому в то щекотливое дело с тобольским купеческим сыном не встревать окончательно. Однако, несмотря на все старания, поручик так и не смог придумать, как ему лучше дать ответ, решил отложить данный вопрос до ночи, тем более, что вечером он должен был явиться к канцлеру Бестужеву по неотложному делу. Может, к тому времени что–то и прояснится.

Канцлер в тот вечер оказался крайне сумрачным и, как показалось Кураеву, весьма постаревшим.

— Подам в отставку, — раздраженно проговорил он, как только Гаврила Андреевич устроился на обычном своем месте возле камина, — сил моих больше нет воевать с ними. — Кураев почтительно промолчал, понимая, что лучше ни о чем не спрашивать, а Алексей Петрович сам, коль сочтет нужным, выскажется по поводу своих неудовольствий. Так и вышло. Чуть помолчав, канцлер доверительно сообщил:

— На днях письмо из Вены получил, в котором намекается на их союз с Версальским двором. Каково?

Кураев не знал, что на это ответить, и сделал сокрушенное лицо, скорбно качнул головой, потом высказался неопределенно:

— Знать, пора пришла…

— Это как понимать? — сверкнул в его сторону глазами Бестужев. — Пора пришла мне в отставку подавать?

— Простите, но не это имел в виду.

— Э -э -э… Тебе, поручик еще служить да служить, всякого повидать придется. Не смотри на нас, стариков, мы свое отжили, иное время настает. Ты вот что, в Москву готовься ехать на этой неделе, о времени отдельно сообщу. Государыня на богомолье в Троицкую лавру собирается, а потому надобно проследить, кто к ней по дороге пристанет.

— Из наших? — уточнил поручик.

— За нашими пусть Шурка Шувалов глядит, а у меня известие имеется, что кой–кто из иностранных дипломатов накоротке с ней побеседовать желает. Вот за ними и проследи. Понял?

— Чего ж не понять, не впервой.

— Вот и ладно. А ежели услышишь чего там, в Москве, то не забудь и о том доложить. Можешь идти. Готовься к отъезду.

— Ваше сиятельство, — уже направившись к двери, заговорил Гаврила Андреевич, — помните, докладывал вам про Зубарева Ивана, что из Тобольска родом?

— Помню. И что с того? Надо полагать, уже на каторге кандалами звенит? Чего вдруг о нем вспомнилось на ночь глядя?

— От графа Ивана Симоновича Гендрикова послание получил…

— Неужто и он тем каторжником интересуется?

— Гостит он у него в имении. Бежал из–под стражи.