Обреченный странник

И императрица мало–помалу прислушивалась к его словам, соглашалась с канцлером, когда тот подсовывал ей на подпись депеши к иностранным государям, то полные искренней симпатии и заинтересованности в продолжении отношений, то язвительные и холодные, как ледышка в декабрьский день. Особенно любопытствовала она, когда Бестужев приносил на прочтение перехваченные и зашифрованные послания дипломатов, находящихся при ее дворе, к своим государям, из которых могла узнать в том числе и о себе чрезвычайно много интересного. По началу она вспыхивала, слыша обидные слова в свой адрес, но потом научилась сдерживаться, будто то и вовсе ее не касалось. Даже простила канцлеру факт содержания на государственной службе в качестве секретаря некого еврея, поскольку именно он нашел разгадку к шифрам иностранных посланников. Постепенно доверие к мнению Бестужева стало едва ли не безграничным, да и не видела она подходящего человека, который бы смог сменить того на столь ответственном посту.

Но теперь, когда благодаря стараниям братьев Шуваловых она была извещена о многих по ее понятию неблаговидных поступках канцлера, он стал ей неприятен и как императрице, и как женщине. Она стала замечать, что тот частенько является на прием небрежно одетым, от него несет чем–то кислым, может, даже и винными парами, глаза зачастую красные, невыспавшиеся, не иначе, как пьянствовал ночь напролет, кожа на лице дряблая, нездоровая, смотрит куда–то в сторону, говорит неопределенно, всех держит под подозрением. Как–то раз в ее присутствии он посмел назвать себя полным титулом — "великим канцлером". Может, кто другой и смолчал бы, но Елизавета Петровна язвительно заметила, что во всей империи только и есть великого, что она сама да великий князь. Но тут же поправилась, назвав своего племянника больше похожим на призрак. И это она запомнила Бестужеву, не забывая никогда даже мелких обид в свой адрес. А тут еще визит к наследнику. Вспомнилась и его прежняя дружба с Бироном, неприятие всего французского, насмешки над ее статс–дамами, и она поняла, что вскоре с канцлером ей придется расстаться. И только природная нерешительность мешала ей сделать это сразу и своими руками. Для того имелось множество иных способов.

3

Алексею Петровичу Бестужеву—Рюмину было отчего опасаться за свое положение при дворе. Он пока еще сохранял за собой пост главного российского канцлера, но злые языки шептались в салонах и на приемах, что песенка некогда самого могущественного в империи человека давно спета, а если и осталось что, то на самый последний запев: на одну–две нотки, не более… Да и сам Алексей Петрович начал чуть ли не кожей ощущать неприятие и охлаждение к нему со стороны императрицы, которая даже не соизволила его пригласить на празднование последнего дня своего тезоименитства. Он понимал, в чем тут причина, не надо и к ворожее ходить, чтоб увидеть, откуда дует ветер, столь охладивший отношение государыни к его особе. Главной фигурой, заслонившей собой все прочие, стремившейся занять центральное место на дворцовой шахматной доске, был теперь молодой фаворит Иван Шувалов, которого братья его столь искусно подвели к царским покоям, оттеснив внешне спокойного и не столь честолюбивого графа Разумовского. А потому уже не могли помочь Алексею Петровичу и родственные связи, ради установления которых он женил своего сына на сестре некогда блиставшего в одиночестве фаворита. Породнившись с Разумовским, он не только не достиг, чего желал, но в последние годы его сынок начал выкидывать такие фортели, что привел отца в полное исступление. Сын не только не желал помогать Алексею Петровичу в далеко идущих замыслах высокой государственной политики, но, мало того, недавно вошел в противоборствующую с ним партию таких же, как он сам, молодых повес. Нет, подобного канцлер и малознакомым людям не прощал, а уж родственникам, да к тому же родному сыну, и подавно! Придет еще время, когда он отплатит ему той же монетой, припомнит грязные делишки и несогласие с отцовской волей. Рано ли, поздно ли, но Алексей Петрович дождется своего, не забудет, не упустит…