Обреченный странник

— Да и о чем спорим? О каких деньгах? — хихикнул, хитро прищурившись, Василий Корнильев. — Ты вот меня давеча, Мишенька, упрекал: мол, я к тебе не один раз хаживал денег призанять. А того не знаешь, что покойник, дядя Василий, сам Илье Первухину больше сотни рублей должен.

— Как сто рублей? — изумился Михаил. — Какие сто рублей? Да когда он успел? Почему о том мне ничего не известно?

— Ты уж покойника о том спрашивай, — все так же щуря свои голубые глазки, отвечал ему Василий. — Зато мне известно, что не только Илюхе Первухину задолжал он, а еще кой–кому возвращать деньги придется.

— А ведь Васька правду говорит, — подал голос молчавший до сих пор Алексей Яковлевич Корнильев, второй по возрасту после Михаила. — Коль возьмем над Иваном опеку, то и долг его на нас ляжет.

В комнате на некоторое время воцарилось молчание, и лишь слышно было, как посапывал в своем углу князь Иван Пелымский, быстро захмелевший и уснувший в самом начале поминок. Иван с ненавистью обвел двоюродных братьев глазами и, ничего не сказав, вышел вон. Те, в свою очередь, переглянулись и пошли в прихожую одеваться, так окончательно ничего не решив.

Когда Иван поднялся со свечой в руке в свою спальню, Антонина уже спала, не сняв с себя черного платья, в котором была на похоронах. Иван поднял свечу повыше над ней и некоторое время всматривался в спокойное лицо жены, затем чуть тронул за руку, и она моментально проснулась, приподнялась на кровати.

— Ты, Вань? — спросила. — Все ушли? Пойду, помогу матери со стола убрать…

— Погоди, успеется. Катерина уберет. А я вот что спросить тебя хотел: к родителям поедешь, коль я дом продам?

— Как к родителям? — встрепенулась она, провела тонкой ладошкой по лицу, словно не понимая, пригрезилось ей во сне или все происходит на самом деле.

— А так, — пожал плечами Иван, — еще какое–то время в городе побуду да и обратно к башкирцам поеду — серебряную руду дальше искать, негоже на половине дело бросать, от своего не отступлюсь.

— А я? — жалобно проговорила Антонина, — я куда?

— Потому и спрашиваю. Сейчас с отцом поедешь или погодишь, пока здесь буду.

— А мать куда пойдет?

— То не твоего ума дело. Катерина к себе возьмет. Или Степаниду попрошу, там видно будет.

Антонина всхлипнула, закрыла лицо руками и прошептала:

— Вань, неужели ты готов всех нас на эти проклятые рудники променять?

Иван помолчал, прошелся по комнате и потом, резко остановившись, заговорил:

— Когда в Москве был, с одним человеком познакомился, в сыске служит. Не столько служит, как добрых людей обирает, даром, что государев человек. А ты хочешь, чтоб и я в лавке сидел да по четвертачку, по полушке с каждого в свой карман клал? Чем же я от него отличаться буду? Нет, не бывать тому: или пан — или пропал. И ты меня не разжалобишь! Коль найду рудники, кинусь государыне в ноги, пожалует она меня дворянством, вот тогда совсем иная жизнь начнется, а так… Нет, не могу этак дальше жить!

Антонина, пока Иван говорил, все испуганно смотрела на него, хлопала густыми, длинными ресницами и не понимала, шутит ли он, пытаясь обидеть, испытать ее, или действительно так думает. Ей о многом хотелось поговорить с мужем, выплакаться о потерянном дитяте, почувствовать на себе ласки Ивана, но он словно ничего не видел перед собой и говорил, говорил лишь о том, как разыщет руду, построит там заводик, выйдет в большие люди. Потом, не простившись, ушел в родительскую комнату, и она не видела его больше до следующего дня.

А на другой день, ближе к обеду, во двор к Зубаревым потянулись мужики из купцов и мещан, у которых Василий Павлович некогда занимал деньги. У кого–то были на руках при себе его расписки, но многие давали взаймы под честное слово. Иван с тестем принимали их на крыльце, не приглашая в дом, ссылаясь на то, что больна мать, старались побыстрее выпроводить, просили заходить попозже, когда управятся с делами.

— Я почти тыщу рублей по распискам насчитал, — сокрушенно сообщил, пожевав сухими губами, Андрей Андреевич Карамышев, когда они остались одни.

— Где же я столько денег найду? — развел руками Иван. — Если даже и дом, и лавку, и все товары продать, вряд ли столько наберется. Разве что деревеньку заодно заложить?

— Про нее и забудь! — сердито сверкнул глазами Карамышев. — Она на мне записана, и продать ее тебе ни за что не дам!

— Никак про уговор с отцом уже и забыли? — спросил Иван.

— А какой уговор? — недоуменно развел руками Карамышев. — Может, ты, зятек, чего забыл?

— Да вы… да ты… — задохнулся Иван, — сговорились, что ли, все супротив меня? Не бывать по–вашему, все одно, как лето придет, на рудники поеду.

Через два дня Иван Васильевич Зубарев добился приема у губернатора Сухарева и выложил перед ним выхлопотанную в Сенате бумагу, с разрешением на поиск руды в башкирских землях.

— Чего от меня–то хочешь? — недовольно спросил Сухарев, — зимой собрался ехать? Поезжай, держать не стану. Только мне уже донесли про долги отца твоего, смотри, коль не разочтешься со всеми, за долги в острог упеку и не погляжу, что у тебя сенатская бумага на руках.