Обреченный убивать

Симпатичное лицо. Убийца-профи? Он?

В тот вечер, когда был убит Лукашов, алиби у Карасева стопроцентное. Во всяком случае, если судить по показаниям его соседей. А не верить им никак невозможно – особой любви к Карасеву они не питали. Но не мог же он быть одновременно в своей комнате и в парке у ресторана "Дубок"?!

Избитые неизвестным юнцы не смогли с полной уверенностью ответить на вопрос, когда им показали фото Карасева: не тот ли это человек? "Вроде похож… Как будто он… А может, и ошибаюсь… Вот если бы увидеть его в натуре да в полный рост…"

Если бы… Исчез Карасев, испарился. Бесследно. Примерно через неделю после убийства Лукашова.

Впрочем, судя по рассказам соседей, такое за ним замечалось и раньше, случалось, не бывал дома по дватри месяца.

Был на заработках, шабашил, – объяснял, когда спрашивали. Весьма вероятно. Но как истолковать тряпку со следами порохового нагара и свинца, найденную в его комнате?

Мои размышления прервал телефонный звонок.

– Ведерников? А ты, оказывается, упрямый… Слышишь меня, алло?

– Слышу… – отвечаю, с трудом сдерживая внезапную дрожь: это снова "доброжелатель".

– Фишман – последнее предупреждение. Забудь о том, что он наболтал. А убийцу Лукашова, хе-хе, – снисходительный смешок, – мы тебе на блюдечке с голубой каемкой преподнесем. Услуга за услугу. Идет? Что молчишь?

– П-паскуды… – хриплю я, заикаясь от бешенства. – Я до вас все равно доберусь… – добавляю совершенно непечатное.

– Жаль… – Голос на другом конце провода становится жестче. – Жаль, что не удалось договориться с тобой по-хорошему… Надеешься на своих стукачей? Напрасно, считай, что их уже нет. До скорой встречи, опер… Хе-хе…

Я медленно кладу трубку на рычаги. В глазах какая-то муть, трудно дышать. Встаю, с силой распахиваю окно и хватаю воздух широко открытым ртом.

Хаотическое движение мыслей постепенно упорядочивается, и одна из них вдруг огненным всплеском озаряет мозг: "Тина Павловна! Ей угрожает опасность!"

Снова хватаюсь за телефонную трубку, накручиваю диск, но мембрана отвечает только длинными гудками вызова. Ее нет дома? Но я ведь, черт побери, просил по вечерам не выходить на улицу!

Туда, немедленно к ней! Я выскакиваю в пустынный коридор управления и мчусь к выходу. Такси! Мне нужно такси!

Только бы успеть, не опоздать…

Такси еще не успело развернуться, а мои ноги уже стремительно отсчитывали последние ступеньки лестничного марша, в конце которого солидно высилась дубовая резная дверь квартиры покойного Лукашова.

Звоню. Еще и еще раз. За дверью ни шороха, ни звука. Хотя что можно услышать, если на полу прихожей пушистый болгарский ковер ручной работы, – в нем ноги утопают по щиколотки, – а дверь такой толщины, будто ее сняли с бомбоубежища?

Наконец звякает, отодвигаясь, массивный засов (его поставила Тина Павловна после ночного визита бандитов), затем поворачивается ключ в замочной скважине и дверь медленно отворяется.

Жива! Я облегченно вздыхаю и прячу пистолет в кобуру.

– Вечер добрый! Не рады? – говорю, широко улыбаясь.

Она молча смотрит на меня остановившимися глазами; затем, будто опомнившись, отступает в глубь полутемной прихожей.

– Проходите… – тихо говорит, покусывая нижнюю губу.

Я переступаю порог, закрываю дверь и только теперь замечаю в тусклом свете бра, что на ее ресницах блестят слезинки. С чего бы?

Хочу спросить, но не успеваю: удар, который мог бы свалить и быка, швыряет меня на вешалку с одеждой. Удар мастерский, выверенный, в челюсть.

Удивительно, но я еще сохраняю крупицы сознания: цепляясь за металлические завитушки стилизованной под ретро вешалки, пинаю ногой наугад в глыбастые человеческие фигуры, готовые обрушиться на меня.

В ответ слышу вскрик и матерное слово, но порадоваться не успеваю: снова сильнейший удар, на этот раз он приходится мне в плечо.

Валюсь на пол, перекатываюсь, на меня кто-то падает. Пытаюсь выскользнуть из-под тяжеленной туши, придавившей меня к ковру, хочу дотянуться до рукояти пистолета… – и полный мрак, звенящая пустота…

Очнулся я в кресле. Надо мной склонился широкоплечий детина с маленькими глазками под низким скошенным лбом. Он держал в волосатой лапище клок ваты, пропитанный нашатырем, и время от времени совал мне его под нос.

– Оставь его, Феклуха… – чей-то голос сзади. – Он уже оклемался.

Я помотал головой, пытаясь восстановить ясность мышления, и взглянул на говорившего. И ничуть не удивился, узнав в нем того самого бандита с автоматом "узи", едва не отправившего меня к праотцам на мосту.

– Старые кореша… – ухмыльнулся он. – Наше вам. Какая встреча…

Я промолчал. Интересно, где Тина Павловна? Что с ней? В комнате ее не было. Чертовски болит голова…

– Здравствуйте, Ведерников…

Высокий худощавый мужчина лет шестидесяти с нескрываемым любопытством рассматривал меня, заложив руки за спину. Представляю, как выглядит моя многострадальная физиономия.

– По-моему, вы слегка перестарались, – добродушно обращается он к двум громилам; они, как почетный караул, стоят едва не навытяжку возле моего кресла.