Обреченный убивать

Но вот приемы каратэ я с ним отрабатывал такие, о которых остальные курсанты слыхом не слыхивали; между прочим, я, несмотря на весьма солидную выучку по части боевых искусств, тоже солидно плавал в том, что он мне показывал.

Стиснув зубы и спрятав свое самолюбие куда подальше, я часами тыкал сомкнутыми и разомкнутыми пальцами в ящики с фасолью, песком, мелким гравием, галькой, макал кулаки поочередно в горячую и холодную воду, молотил до изнеможения пружинящую макивару, раскалывал доски, крушил черепицу и кирпичи…

Да мало ли что может вытворять человек, зараженный идеей.

Киллер

На больничной койке я провалялся чуть больше недели. Доктор по прозвищу Варварыч воистину был кудесником – я встал на ноги на удивление полным сил, энергии и желания больше в санчасть не попадать.

Конечно, сломанные ребра еще болели и дыхание оставляло желать лучшего, но теперь у меня была цель, и я подчинил ей всего себя без остатка.

Так как я был еще "на больничном", меня в список очередников на отоварку – так "куклы" называли спарринг – пока не ставили.

Поэтому, пользуясь определенной свободой, я днями тренировался, вспоминая подзабытое и накапливая необходимый для жестокого противостояния потенциал: медитировал, бегал по нашему крохотному стадиону, огороженному бетонной трехметровой стеной, поднимал штангу, лазал по канату, выполнял свои обычные комплексы тао[36] не менее чем по сто раз каждый, упражнялся с макиварой, тысячи раз отжимался на двух-трех-четырех-пяти пальцах и кулаках, разбивал камни.

Последнее упражнение давалось мне с трудом – набивка рук должна вестись почти ежедневно, а я и на свободе занимался этими упражнениями эпизодически. Но здесь, чтобы не стать калекой или подопытным кроликом, я просто обязан был наверстать упущенное, потому что тренер курсантов, судя по всему, исповедовал стиль силового каратэ.

"Куклы" за моим юродствованием или, если в переводе с фени,[37] – чудачеством наблюдали не без иронии. Ведь их так называемые тренировки заключались в поднятии тяжестей, прыжках со скакалкой и работе с боксерским мешком и грушей.

Правда, силенок им было не занимать. Пожалуй, только я один по физическим кондициям не дотягивал до общепринятого здесь стандарта: руки – крюки, морда – ящиком; сейчас я весил не более восьмидесяти килограммов, тогда как самый "маленький" из старожилов спецзоны, Второй, тянул за девяносто.

Особенно они потешались, когда я занимался медитацией. "Наш фраерок-ешкарик[38] опять сидя дрыхнет", – зубоскалили "куклы", проходя мимо небольшого закутка на тюремном дворе, где я устроил себе импровизированный тренировочный центр кунфу.

Но смех смехом, а относились они ко мне вполне нормально, то есть – безразлично, как и друг к другу.

Не сложились у меня отношения только с паханом, Десятым, или Че[39] – так его прозвали остальные смертники. Оказалось, как я узнал позже, у "кукол", кроме номеров, были и клички, выдуманные ими уже в спецзоне.

Например, Второго звали Галах,[40] а мне почему-то прилепили кличку Ерш,[41] хотя я на нее и не тянул. Впрочем, возможно кто-то из них был неплохой физиономист, подметивший в моем характере черты задиристого авторитета, над чем я никогда не задумывался.

Че не только смотрел на меня косо, но и рычал иногда, большей частью не по делу. Я в споры с ним не вступал, помалкивал, так как понимал, что он не может мне простить моего невольного присутствия при его ссоре с Галахом и в особенности когда пахана, как дешевого фраера, выставил без особых церемоний за дверь тюремного лазарета охранник.

Так шли дни и недели. У курсантов приближались экзамены, и "куклы" ходили больше обычного неразговорчивые и хмурые.

Радоваться и впрямь было нечему – после экзаменационных спаррингов смертники-гладиаторы почти всегда недосчитывались в своих рядах одного-двух человек, а иногда, в особо неудачные годы, и больше. Кому в этот раз выпадет жребий подтвердить приговор, вынесенный судом? – вот вопрос, который не давал им покоя ни днем, ни ночью…

– Пойдет Ерш – и баста!

– Ты же знаешь, что ему там кранты будут. Он до сих пор еще чмурной.[42]

– Кирпичи клокать[43] сил хватает, а бодаться слабо? Ничего с ним не станется.

– Лады, твоя взяла. Тогда я вместо него пойду. Дай ему еще неделю. Я отбодаюсь за двоих.

– Ты что, вольтанулся? Или меня за поца[44] держишь? За неделю тебя на руду[45] перепустят. Кому потом отдуваться? Конечно мне, Десятому. Короче, вали отсюда, Галах. Не до тебя…

Этот разговор я подслушал нечаянно. И был взволнован до глубины души: я уж и не помню кого-либо, кто хоть как-то проявил бы участие ко мне.

А ведь Второй, защищая меня перед Че, рисковал получить крупные неприятности. При встрече с ним я не выдал, что знаю об этом, но поклялся при удобном случае отплатить ему той же неразменной монетой – добром и дружеской помощью.

Моя очередь подошла быстрее, чем я ожидал. По нашему графику я вместе с Одиннадцатым должен был выйти на татами спустя сутки после подслушанного мною разговора Че со Вторым.