Обречён любить тебя

Вообще-то Антон такому отношению к себе не удивился, даже наоборот — принял с легким цинизмом и спокойствием. В конце концов, если собаку бесконечно пинать, то она перестает ластиться. Сравнение грубое, но очень уж подходило Милане с ее постоянной навязчивостью, регулярными визитами и непрошибаемой уверенность в том, что они обязательно будут вместе. Как в сказке или любовном романе. Тем более, расставание произошло на трагичной ноте: у Татошки депрессия, а у Миланы — обида и боль.

Пять лет — слишком большой срок для обычной пары. После такого люди либо расходятся навсегда, либо подают заявление на узаконивание отношений. Ни того, ни другого у Боярышниковой с Канарекйиным не вышло по-человечески.

— Знаешь, я волнуюсь за нее. Отец у Миланы — редкостный скот, постоянно следит за ней. Ни вздохнуть, ни двинуться без его разрешения она теперь не может. И мать не лучше, потакает мужу во всем, цепляется к дочери при любом удобном случае, — донесся эхом до Антона голос Алисы, и он резко повернул голову.

— В смысле? — удивленно вскинул брови Татошка, отставляя тарелку на прикроватную тумбу. — Мы не в шестнадцатом веке. На каком основании Боярышников удерживает совершеннолетнюю дочь?

— Ох, Тони, — вздохнула Алиса устало и потерла переносицу. — Неужели ты не в курсе, что все эти поездки Миланы не всегда ограничивались обычным волонтерством?

Она запнулась и прищурилась, едва Татошка закатил глаза, буркнув нечленораздельно: «Конечно, знаю. Сам участвовал».

— Ну тогда ты в курсе, что некоторых людей пришлось вывозить из страны незаконно. Политические беженцы, их родные. Приходилось даже заключать сделки с «честными» торговцами живым товаром, дабы вернуть кого-то домой. Или вовсе искать обходные пути, — Алиса показала в воздухе кавычки. — Глеб Арсеньевич знал об этом. Как и о том, куда переехала часть таких спасенных.

Дальше додумывать не пришлось, поскольку Канарейкина выложила информацию как на духу. Боярышникову нужна видимость семьи, он планировал в ближайшие два-три года заняться политической карьерой следом за своим спонсором Маратом Донским. Тот метил в министры после поста мэра, потому статус главы города был лишь шагом к большому и светлому будущему.

Репутация в нынешнее время для влиятельного человека — все. Уж Татошка убедился в этом на практике, когда резко рухнули акции их компаний и пошел серьезный отток клиентуры после скандала с мошенничеством. Прекрасная жена, послушная дочь, домик с заборчиком — Марат и Глеб создавали вокруг себя образ честных людей.

По итогу каждый получал желанный приз, Милана в том числе. Два года до ее двадцатипятилетия, и Боярышникова получала бабушкино наследство, а также полную свободу действий. При условии, что все это время она будет играть любимую дочку Глеба Арсеньевича, улыбаться на камеру и ни в коем случае не общаться с его врагами.

— Приходится тайком видеться, — вздохнула Алиса. — До скандала Глебу приходилось терпеть нас, принимать в гостях. Настя после одного раза вообще отказалась ездить к ним домой. Отвратительное место. А уж о том, как мамаша Миланы поливает ее грязью, не стесняясь никого, говорить нечего.

Антон прикрыл глаза и мысленно сцепил пальцы на шее Боярышникова, сдавливая ее до хрипа. Супруга его брата резко замолчала, стоило ему подорваться с постели.

— Тони?

— Мы пять лет были вместе, — прошипел он и принялся ходить из стороны в сторону, запустив пятерню в волосы. — Ни разу, черт возьми! Она никогда мне не говорила про свою семью!

«Говорила, ты просто не слышал. Или не хотел», — пронеслось в голове следом за очередным взрывом, когда нога ударила прикроватную тумбу и боль немного отрезвила.

Когда-то Антон спрашивал Милану о причинах, заставивших ее забраться на крышу клуба пять лет назад. Множество раз обрывками фраз она отвечала на вопрос: «Почему?». Тот случай с клубникой на благотворительном вечере, когда он нашел Боярышникову в невменяемом состоянии с анафилактическим шоком. Сам делал укол своими руками, но не задался вопросом, как родители могли допустить подобное. Разве матери или отцу позволительно рисковать здоровьем дочери?

«У меня, знаешь ли, не такие веселые родственники. Мама даже не помнит, в какой месяц я родилась, а отец не устает напоминать, сколь я бесполезна». 

Люди не забирались на крыши от скуки, не бежали в другую страну за опасными приключениями от тягот золотой жизни и не искали в других тепло, которого никогда не получали от родных. Милана рвалась к Антону не столько из-за глупой девичьей любви, сколько жаждала стать частью его семьи — примкнуть к единому клану, что никогда не бросал своих в беде. Рядом с Канарейкиным всегда становилось шумно и весело, ведь априори с такими родственниками не жди покоя.

Она молила о помощи. Милана верила, что ее обязательно примут в круг. И, наверное, любила, если пять лет терпела постоянные тычки, отвратительные прозвища, а с ними жестокие слова из уст Антона.

«Если ты вновь облажаешься, я больше не пойду за тобой. Никогда». 

Боярышникова устала ждать, и виноват в этом только он.