Обречённый на одиночество. Том 1

– Что это я слышу, Алхаст? Ты ли это говоришь?! У нас же говорят, что гость – это благодать. Не можешь же ты не знать святые законы гостеприимства? Не можешь же не знать, кто для чеченца гость?!

Вот теперь Имран действительно не понимал друга. Ведь именно этот самый Алхаст с самого их раннего детства все время рассказывал им о древних обычаях и традициях чеченского народа, так красочно расписывая их, что каждый слушатель готов был следовать этим законам древности всю жизнь. А почитание гостя, всякого гостя, кем бы он ни был, готовность оказать ему любую помощь – это же было чуть ли не основное требование этих самых обычаев и традиций. Сейчас же друг Имрана нес что-то явно ему не свойственное.

– Да знаю я, Имран. И законы гостеприимства знаю, и кто есть для чеченца гость, тоже знаю… Были времена, когда путник, оставшись на улице, мог умереть от холода или, если его заставала ночь, стать добычей хищников. Это давно уже в прошлом. За два-три часа на машине можно проехать всю республику из конца в конец, и зверей, опасных для человека, уже нет, если не считать, конечно, самого человека. Именно из-за ничтожеств без роду и племени, которые пришли к нам на правах гостей и остались сидеть на нашей шее, именно из-за них и страдает всякий раз чеченский народ, который они готовы продать и продают каждый раз недорого спросив всякому, кто готов купить. Ты же знаешь, чем для нас обернулось это наше неразборчивое гостеприимство в кровавые двадцатые годы, когда большевиков, изгнанных из Грозного, чеченцы приютили у себя и водворили на самые почетные места в своих домах. Отказавшись выпроводить вон десяток безбожников, мы слепо ввязались в войну, которую могли и должны были избежать. В результате – тысячи убитых молодых чеченцев и десятки сожженных дотла аулов. И ладно бы только это. Потом, когда эти самые большевики пришли к власти, что они сделали с теми, кто в свое время приютил их, отогрел, накормил и, самое главное, спас от верной смерти? Самых достойных, грамотных и мудрых… тех, кто пользовался хоть каким-то авторитетом среди людей, просто уничтожили, а весь оставшийся народ сослали в Среднюю Азию и Казахстан, обрекая на гибель… Гость благодать, Имран, если он благороден, воспитан. Знает обычаи того дома, в который он входит, и готов следовать им. Если он оставил о себе добрый след в тех местах, где ему уже доводилось бывать. Но вора или злодея не обязан принимать никто. Человек, принявший такого гостя, и сам становится вором и злодеем. Если ты впускаешь такого, приносишь зло не только себе, но и родне своей, и аулу, и всему народу. Если позволяешь ему задержаться в своем доме надолго, то и чистоту крови ставишь под угрозу… А эти твои гости, что едут из столицы… Если это действительно большие чиновники, как ты говоришь, значит они из тех, кто разграбил республику. На них кровь и слезы сирот, калек, больных и немощных. На них проклятье этой истерзанной земли. Это люди, которые уже продали, и не раз еще продадут и предадут народ, Имран, и никакие они нам не гости… Я не пойду туда…

Имран слушал друга, то и дело кивая головой.

– Тем не менее, Алхаст, нет у нас ни других чиновников, ни других вождей. Приходится обходиться тем, что есть. Да и людей за ними пошло немало, многие им верят. Ты же не можешь игнорировать мнение такого огромного количества людей.

– Почему не могу? И очень даже могу. Разве глупость не остается глупостью независимо от того, один человек ее совершает или сто тысяч? Грязное всегда остается грязным. Коварство есть коварство, а трусость, ты хоть оружием ее обвесь, остается трусостью. И неважно, один человек подвержен им, или это распространилось мором каким-то. Зло не станет добром только потому, что его совершают тысячи. И ложь не может стать правдой, сколько бы адептов она не имела. Я не могу, Имран, пойти за теми, кто осквернил эту землю, кто ограбил, довел народ до нищеты и голода и теперь, не довольствуясь этим, бросает его в пекло войны. Я не могу ни верить таким людям, ни следовать за ними, даже если их поддержат не только люди, но даже весь живой и неживой мир…

Имран молча слушал. Он очень хорошо знал и любил такого вот Алхаста. Не допускал и мысли, что его друг может вести какие-то речи только для того, чтобы хоть что-то сказать. Каждое его суждение обычно бывало неплохо продуманным и тщательно взвешенным. Он всегда доверял безоговорочно и словам, и делам Алхаста.

– Но, Алхаст, кто бы ни был виноват, мы же не можем просто сидеть дома, если война все же начнется…

Алхаст молчал долго, очень долго. Потом тяжело вздохнул и ответил: