И вот однажды в мае появился Томас. Он усадил меня на крыльце, где теплый воздух был напоен ароматом сирени, и стал гневно рассказывать о недавнем компромиссе в конгрессе, который отменял запрет рабства в Миссури.
– Этот чертов Генри Клей! – воскликнул Томас. – Великий миротворец. Он потворствует новому распространению заразы.
Я не имела понятия, о чем он говорит. Однако, к своему удивлению, заинтересовалась. Позже я разгадала намерение Томаса – попытаться как-то расшевелить меня.
– Он болван. Думает, разрешение рабства в Миссури погасит горящие здесь у нас головни, но оно лишь усугубит разобщение в стране. – Томас взял газету и развернул ее передо мной. – Взгляни на это.
На первой полосе «Меркьюри» красовалось письмо, в котором компромисс Клея называли «пожарным колоколом в ночи».
«Он разбудил меня и наполнил сердце ужасом. Стал для меня похоронным звоном по Союзу…» Письмо было подписано – Томас Джефферсон.
Меня уже давно не волновали происходящие в мире события. Но сейчас во мне вспыхнуло прежнее возмущение. Необходимо найти новые смелые аргументы в пользу отмены рабства. Мне показалось, мой брат тоже его не приемлет.
– …Ты поддерживаешь северян? – спросила я.
– Я знаю только, что нельзя по-прежнему закрывать глаза на тот грех, когда людей заковывают в цепи. Необходимо положить этому конец.
– …Значит, ты освободишь своих рабов, Томас? – не удержалась я от язвительности, зная, что брат и не думал об этом.
– Пока ты была в отъезде, я основал здесь, в Чарльстоне, отделение американской колонизации. Мы собираем деньги.
– …Только не говори, что вы по-прежнему надеетесь выкупить рабов и отослать обратно в Африку. – Я не испытывала подобного возбуждения со времен наших бесед с Израэлем, у меня горели щеки. – Значит, таков твой ответ на распространяющуюся заразу?
– Возможно, ответ неубедительный, Сара, но другого я пока вообразить не могу.
– …Неужели у нас такое бедное воображение, Томас? Если Союз погибнет, как говорит бывший президент, это произойдет из-за недостатка воображения… Из-за спеси южан, нашей любви к богатству и душевной черствости!
Томас поднялся и с улыбкой посмотрел на меня:
– Вот она какая – моя сестра.
Не могу сказать, что я стала прежней, но меланхолия постепенно прошла, уступив место волнующему чувству обновления, словно я была новорожденным существом без кожи или скорлупы. Я начала есть рисовые пудинги. Сидя на солнце, прихлебывала чай и перечитывала книгу о квакерах. Я часто размышляла о пожарном колоколе в ночи.
В середине лета я, повинуясь порыву, достала лист бумаги и перо.
Я вручила письмо Подарочку:
– Аккуратней с ним. Отправь сама вечерней почтой.
Когда пришел ответ от Израэля, я осматривала кладовые при кухне и составляла перечень продуктов, которые надо закупить на рынке. Подарочек перехватила письмо у Сейба на пороге и отдала мне.
Я взяла нож и вскрыла печать. Потом прочитала письмо дважды: один раз про себя, второй – вслух для нее.