Обретение надежды

Он сунул в карман сигареты и зажигалку, нащупал на стене выключатель. Умылся, побрился, завязал перед зеркалом галстук, завернул и сунул в портфель бутерброды. Каждое движение было отрепетировано раз и навсегда: ни спешки, ни суеты. Налил в чашку кипятка, нашел банку с растворимым кофе. Горячо. И надо же, чтоб такое приснилось: снег, солнце, Нина Минаева в красной шапочке, а на дворе — осень, слякоть, и еще целая вечность до снега. Да и откуда я вообще взял, что Нина ходит на лыжах, сроду мы об этом не говорили. О назначениях говорили, о литературе, которую она подбирала для обзора, о путях введения радиоактивных изотопов, — о чем угодно, только не о лыжах, а приснились снег и лыжи, — надо же…

Неторопливые, размеренные движения, пустяковые, ленивые мысли, всплывавшие, словно рыбы, из глубин еще затуманенного сном сознания, были коротенькой передышкой перед напряженной работой, требовавшей ясности, четкости и быстроты, — словно глоток воздуха перед прыжком в воду. Побаливала голова: именины Ольги Михайловны Вересовой. Сколько я спал? Часа два. Будто и не ложился. Бутерброд всегда падает маслом вниз: стоит засидеться в гостях, обязательно что-нибудь стрясется. Вчера ночью никто не позвонил, и позавчера — тоже. А сегодня — как нарочно. Голова трещит… Но это — ерунда, это пройдет, едва сядешь в машину и подставишь лицо ветру. Да еще кофе, горячий крепкий кофе…

Споласкивая чашку, Сухоруков подумал о Зайце, о потном и толстом — тридцать два кило избыточного веса — Фоме Фомиче Зайце, с сизым, разваренной картофелиной, носом и печенью хронического алкоголика. Пятьдесят семь лет, рак нижнего отдела желудка, опухоль запущенная, с кулак. Операция практически паллиативная, Мельников обнаружил в отдаленных лимфоузлах злокачественные клетки. Препарат радиоактивного золота ввели, чтобы не допустить в будущем рецидива рака. Жаль только, будущее короткое, печень добьет. Не рак — печень, вот что обидно, от рака мы его, видимо, спасли. Сам себе укоротил жизнь. Не нравится мне его печень, ох, не нравится. А вообще-то он был ничего. Все, как говорится, соответствовало тяжести перенесенной операции. Откуда же такое ухудшение? Из клиники мы с шефом уехали поздно, в седьмом часу, перед отъездом я заглянул в палату — на боли не жаловался. Сейчас — два сорок три. Что с ним произошло за восемь часов, что могло произойти?

Подняв воротник плаща, Сухоруков легко сбежал по лестнице. В подъезде, тесно прижавшись друг к другу, стояли солдат и девушка; солдат мог бы запросто играть центровым в сборной республики по баскетболу, девушка не доставала взбитыми кудряшками до россыпи значков на его кителе; яркая лампочка высвечивала их напряженные спины. «Дурень, — насмешливо подумал Сухоруков, — с таким-то ростом — и не догадался вывинтить. Салага…»