Обретение Родины

Многое из того, что когда-то учил, он успел позабыть, многое, во что раньше верил, считал теперь путаным в даже смешным. Зато постиг немало нового.

Весна выдалась короткая, дождливая и ветреная, а рано наступившее лето было знойным и сухим. Солнце выжгло травы. В лесу застоявшийся под деревьями воздух был изнуряюще душным. Впрочем, партизаны сильно страдали от весенних дождей, летом им стало куда легче.

С начала мая до середины июня в расположение отряда «Фиалка» раз семь прилетали самолеты с Большой земли. Это были небольшие крылатые машины, предназначенные для перевозки раненых. Красноармейцы прозвали их «кофемолками».

Таким «кофемолкам» не нужен аэродром, они могут сесть и в поле, и на лесной лужайке, а в случае необходимости даже прямо на шоссе. После короткого разбега такой самолет взлетает в воздух с площадки размером всего несколько десятков метров. Грузоподъемность его, конечно, невелика, измеряется не тоннами, а килограммами.

«Кофемолки» привозили в отряд письма, газеты, книги и медикаменты. Случалось им доставлять в лагерь также и людей. Иной раз самолет увозил с собой раненого или пленного.

В ночь с шестого на седьмое мая на территории лагеря приземлился самолет, прилетевший за подполковником фон дер Гольцем, а в ночь с одиннадцатого на двенадцатое прибыл еще один, который привез на своем борту советского капитана Йожефа Тота и забрал обратно на Большую землю Дюлу Пастора.

Приказ покинуть партизанский отряд удивил и неприятно поразил Пастора.

— Получишь работу куда более сложную, интересную и ответственную, чем теперешняя твоя работенка! — утешал его капитан Тот.

— Более сложную, интересную и ответственную… — повторил Пастор, расстраиваясь еще сильнее. — Здесь я хорошо знал, что делаю и что мне нужно делать. А для работы более сложной я не гожусь.

— Было время, когда ты не верил и тому, что станешь хорошим партизаном, партизанским командиром. А вот выяснилось, что сам ты судишь о себе не совсем правильно.

— Да что вы на самом-то деле! Я не ребенок — бегать за медовыми пряниками!

— Очевидно, все-таки ребенок. Если сам не приметил, как вырос из одежды, которую до сих пор носил.

За организацию питания в пересыльном лагере в Давыдовке, за успешную борьбу с эпидемией и спасение жизни многим тысячам венгерских военнопленных Йожефу Тоту было присвоено внеочередное звание капитана. Двадцативосьмилетний капитан был человеком тихим, молчаливым и очень серьезным. Его смугло-оливковое лицо редко озарялось улыбкой, но, мечтая и говоря о будущем или слушая, как об этом говорят другие, он весь светился радостью и смеялся так, что были видны все его тридцать два белоснежных зуба. Карие, глубоко посаженные глаза Тота взирали на мир с жадным любопытством и детским восторгом, что совсем не вязалось с серьезным выражением его лица.

После смерти бабки и деда у капитана Тота в Дебрецене не осталось никакой родни. Тем не менее он чувствовал, что там, на родине, его ждут. Если кому-либо вздумалось спросить, кто именно, он бы вряд ли нашел, что ответить, но его лицо определенно бы зарделось.

С Пастором капитан Тот провел всего несколько часов, но успел искренне полюбить этого вспыльчивого крепкого парня, о котором слыхал так много хорошего от Гезы Балинта.

Дюла сидел хмурый. Чтобы лучше сосредоточиться и спокойно поразмыслить, он даже закрыл глаза.

За время пребывания в отряде «Фиалка» Пастор изменился даже внешне. Широкоскулое, когда-то белокожее полное лицо его загорело, осунулось, обветрилось. Серые с синевой глаза, во взгляде которых прежде мерцало изумленное выражение, сделались жесткими и острыми.

В прежние времена Дюла имел привычку гнать от себя всякие неприятные мысли, старался их как-то избегать, заставляя себя думать о том, что его не слишком волновало. Маленькая женщина с тонкой улыбкой и тихим голосом, которую звали Эржебет Адорьян и которая целых четыре месяца возилась с обучением Пастора в одном подмосковных лагерей для военнопленных, видела своего ученика насквозь и указала ему, в чем его уязвимое место.

— Вы страшитесь правды, товарищ Пастор.

— Я? — встрепенулся Пастор. — Почему вы так думаете?

— Вижу — ведь я не слепая, — что вы чрезвычайно любите говорить о том, какой рабской была жизнь, еще больше любите слушать, какой будет жизнь свободная, но набраться смелости и прямо спросить себя, что же нужно делать, чтобы изменились и жизнь, и мы сами, вы не решаетесь.

Прежде, когда Пастору говорили, что он ошибается или неправ, он мгновенно вспыхивал. Но за последнее время он уже научился кое-как терпеть критику, смирился с ней как с неким неизбежным злом. А тут впервые неожиданно почувствовал, что по-настоящему за нее благодарен. В детстве идеалом Дюлы Пастора был сказочный Сын Белой Лошади, который, как рассказывали в его родимом Берегове, так высоко закидывал топор одной рукой, что тот вонзался в самое солнце. Теперь мало-помалу в его душе пробуждалось сознание, что на свете существует не одна только физическая сила. Еще не понимая полностью значения умственной силы, Пастор уже начал приобретать вкус к ученью, к знаниям.