Обретение смысла во второй половине жизни

Архетипическая мощь природы оказалась поистине глубинной, превосходящей все референтные категории сознания, поставив всех троих перед непостижимым и всецело Другим – перед тайной. Образ животного не был ни внутренним переживанием, ни внешним феноменом, однако стал связующим звеном от одного к другому, на что и указывает этимология этих двух слов: символ и метафора. Символ и метафора – величайшие дары, поскольку открывают огромные возможности для культуры и духовности. Животное живет загадкой; человек переживает жизнь как загадку. При всей своей ограниченности мы, тем не менее, способны подступиться к необъятности тайны, имея такие инструменты, как метафора и символ. Образы сновидческой жизни – показательные примеры таких спонтанно создаваемых символов, которые перекидывают мост между нашим конечным сознанием и трансцендентным.

Наиболее характерная черта современной эпохи, начало которой отстоит от нас на четыре столетия, заключается в том, что право определять смысл и направление человеческой жизни все более и более смещается от племенной мифологии и священных институтов в сферу ответственности непосредственно самого индивидуума. Никто, будь то монарх или патриарх, со скипетром или кадилом в руках, в настоящее время не обладает таким авторитетом, чтобы определять, что вы должны воспринимать как реальность. Последние несколько столетий вообще оказались не слишком почтительны ко всяким внешним авторитетам. И хотя немало религиозных и политических лидеров все еще притязает на божественную санкцию, мы отдаем себе отчет в том, что лидеры эти – такие же существа из плоти и крови, как и остальные люди, столь же склонные заблуждаться и истолковывать все в свою пользу. (Девизом английского правящего дома Виндзор, к примеру, по-прежнему остается Dieu et Mon Droit, «Бог и мое право», но, как нам всем известно, Британия – конституционная монархия, которая исполняет волю всего народа.)

К началу XIX века Иммануил Кант, «мудрец из Кенигсберга», положил конец традиционной метафизике, заодно создав и потребность в современной психологии своим ставшим классическим определением: реальность не познается нами напрямую, мы лишь познаём свое внутреннее ее восприятие. Он не говорил, что внешней реальности не существует, просто мы можем познавать ее исключительно субъективно. Наша психе берет сырой хаос стимулов и выстраивает его в когерентный порядок, согласно категориям времени, числа, пространства и другим, известным нам категориям. Стул, на котором вы сейчас сидите, – это клубок энергий, открытого пространства и представляет собой состояние, которое мы зовем материей, притом что она постоянно остается в движении и трансформации. Для Эго оказывается весьма непросто представить, что оно восседает не на чем-то неизменном и устойчивом, но на некоей преходящей конгруэнтности энергий – факт, уже целое столетие известный квантовой физике. (Возможно, палеонтолог Тейяр де Шарден ближе всех подошел к объединению этих двух миров, сказав, что материя – это дух, движущийся достаточно медленно, чтобы быть видимым.) Наше Эго от природы склонно принимать свое субъективное состояние за объективную реальность. И эта путаница вечно оказывается для нас камнем преткновения. Та же самая истории получилась и с нашими религиями.

Каждая религия берет свое начало в некоем первичном контакте с запредельным, в том виде, каким оно предстает перед индивидуумом или племенем. Из этого контакта появляется образ, подобно тому, как брыкающийся зверь возник из землетрясения, и образ этот становится мостом между тайной и постигающим сознанием. С течением времени Эго все больше склоняется к тому, чтобы выпячивать собственные построения, принимать их за внешнюю реальность или путать с тайной. Наша конечная сенсибильность не может до конца постичь ту бесконечную загадку, которая зовется Бог. Мы, тем не менее, переживаем запредельность и зовем ее именем Бог. Но то, что мы зовем Бог, – не имя, не образ, но глубокая энергия за образом, дающая начало своему непостижимому, сверхчувственному заряду. Юнг поясняет это следующим образом: