Лет в семь мне начал сниться повторяющийся сон: я мечтала о настоящем младенце, который был бы только моим и о котором я смогла бы заботиться. Мне хотелось быть девочкой, не куклой, не объектом, а живой девочкой, заслуживающей эмоциональной заботы и пристального любящего внимания от здорового взрослого. В начальных классах я питала нежную привязанность к Деве Марии. Родители не были религиозными людьми, и моя любовь к Деве Марии стала для меня чем-то особенным, отдельным от них, спасательной шлюпкой в бушующем океане. Иногда я гостила у прапрабабушки, и та научила меня молиться. Мне было десять, когда она умерла, и мне отдали все ее религиозные атрибуты: статуэтки, карты с молитвами, четки и книги. Я сделала в своей комнате алтарь и молилась, чтобы Дева Мария явилась мне по пути из школы или на заднем дворе нашего дома, как детям из Фатимы[4]
. Тайком от всех я делала добрые дела: помогала отстающим в школе, делилась с братом, и все эти дела были посвящены ей. Я старалась несколько дней подряд не совершать ни одного греха.Помню, когда мне было одиннадцать лет, днем никого не оказалось дома, и стояла оглушительная тишина. Я достала из кухонного ящика большой зазубренный нож, приставила его кончиком к груди и закрыла глаза. Так всем будет лучше, думала я, все без меня станут счастливее. Мне казалось, что, если я сотру себя из их жизни, прекратится и их боль, и моя. В конце концов я испугалась и ничего не сделала. Теперь я ясно вижу, что тогда мне казалось, будто главная проблема – в моем существовании. Это заблуждение возникло у меня оттого, что все детство я ощущала себя лишней.