Обретешь в бою

Приморцы с гордостью демонстрировали именитым коллегам, съехавшимся со всех концов страны — от Череповца до Комсомольска-на-Амуре, свои приемы работы. Им, людям, уставшим от поездок по заводам, вовсе не в тягость было с утра до вечера топтаться в цехе, где есть чему поучиться, где сложились хорошие традиции и добрые отношения, где о начальнике отзываются не только уважительно, но и с любовью. Многих начальников повидали они на своем веку, много стилей руководства испытали на себе. Шумовой и распиловочный, обжигающий и зажигающий, императивный и просительный, всепрощающий и не прощающий ничего и потому пытливо присматривались к Рудаеву, стараясь разобраться, чем заслужил он такое к себе отношение. Даже на рапортах сидели из любопытства. Добрый? Не очень. При них Рудаев приструнил даже своего батю, когда тот заупрямился. Спокойный? Не всегда. Случается, и прикрикнет. Справедлив? С налету не поймешь. Трудолюбив? Вот это уж бесспорно. Всегда в цехе. Только одного трудолюбия для авторитета мало. Чем же он все-таки привязал к себе людей? Пробовали поговорить с ним, прощупать. Человек как человек. Есть время — разговаривает охотно, нет времени — бесцеремонно отделается. В позу учителя не становится, сам до всего допытывается, все лучшее готов к себе в цех перетащить. Макеевцев попросил прислать чертежи фурм — у них они лучше отработаны, магнитогорцев — крепление к ним — безотказно действует. А с запорожским сталеваром Корытко, который сконструировал оригинальную машину для заправки порогов, договорился, что тот приедет в январе с чертежами и подробно доложит о ее преимуществах по сравнению с обычным бункером. Вот это стремление тащить к себе в цех самое лучшее подкупало всего сильнее.

На цех съехавшиеся сталевары смотрели с нескрываемой завистью. В Макеевке, в Запорожье, в Кузнецке здания тридцатых годов уже стали тесными для того потока металла, который нынче выдавали печи. А здесь просторно, вольготно, чисто — хоть балы устраивай.

Некоторые приехавшие сталевары с тайной надеждой вертелись вокруг Рудаева, даже зондировали почву, — не пригласит ли перейти в свой цех. Видели, что с кадрами тут не густо, — на печах стояли и зеленые юнцы, к тому же шестая печь была почти готова — уже выкладывали подину. Но Рудаев переманивать не стал. Либо считал для себя зазорным, либо ждал, чтобы сами предложили свои услуги.

Простился с ними Рудаев хорошо. Собрал всех в кабинете за столом, уставленным незамысловатыми столовскими блюдами и напитками отнюдь не минерального свойства. На заводах, которые они объездили, это сделать не рискнули или не догадались, а Рудаев сделал. Что ни говори, а русскому человеку вот так посидеть сообща за столом и поговорить по душам позарез нужно. Сталеварам было приятно, что Рудаев и выпить умеет, — пил наравне со всеми, а ни в одном глазу, только повеселел да все время подливал своему соседу профессору. Как ни отнекивался Межовский, ссылаясь то на сердце, то на печень, а предназначенную каждому порцию все же принять пришлось.

Рудаев проводил гостей до автобуса, наговорил теплых напутственных слов и пригласил летом, когда в разгаре купальный сезон. Договорились, что будут поддерживать между собой связь, сообщать друг другу все новости.

Глава 3

Неизвестные посетители в цехе всегда раздражали Рудаева. Неприязнь эта возникла давно, еще когда он был подручным. Человеку работающему, да еще в тяжелых условиях, претит вид праздношатающихся. И Гребенщиков воспитывал это чувство — за допуск «чужих» на площадку не только бранил нещадно, но и взыскания накладывал. С годами эта отрицательная реакция на посторонних у Рудаева усилилась и окрепла.

А сегодняшний посторонний просто вывел его из себя. Он беспрекословно показывал пропуск, который спрашивали на каждой печи, ничье внимание не отвлекал, но ходил с возмущающе независимым видом. Во всей его осанке чувствовалось, что этот человек привык распоряжаться, если не сказать больше — повелевать.

Рудаев с удовольствием прицепился бы к нему, но было не за что — не спрашивать же десяток раз проверенный пропуск. И вдруг незнакомец бросил окурок на пол, вернее не бросил, а уронил. Даже хотел подхватить на лету, но не успел.

— У нас окурков на площадке не бросают, — назидательно сказал Рудаев. — Мусор имеет способность разрастаться. К окурку обязательно прибавится другой — и пошло…

Посетитель посмотрел на ретивого начальника со снисходительным любопытством.

— Что, гребенщиковская школа гостеприимства? — И пояснил: — Сигарету я не бросил, товарищ Рудаев, я ее уронил. А потом, мне кажется, не совсем удобно заставлять взрослого человека поднимать ее с полу. Вы всегда так любезно принимаете гостей?

— Я не особенно люблю гостей в цехе, — без обиняков признался Рудаев. — Они отвлекают от дела. А окурки все же бросать не стоит.

Гость улыбнулся, размял сигарету ногой и вдавил ее в щель между кирпичами.

— Инцидент исчерпан?

— Удачное компромиссное решение. — Глаза Рудаева все еще смотрели строго. — Поскольку вы знаете мою фамилию, разрешите узнать вашу.

— Збандут.