Обретешь в бою

Все взгляды устремились на Даниленко — ждали его решения. Строителей мог удовлетворить только пуск печи, причем до Нового года. Для цеховиков такой исход был смерти подобен. Они сидели как на иголках, переглядывались, перешептывались. В этом калейдоскопе лиц, по-разному выражавших личную заинтересованность, Даниленко заметил одно лицо, не выдававшее смятения, — лицо Лагутиной. Она, казалось, не была ничем обеспокоена. «А разве не так? — подумал он. — Любой исход ничего не меняет в ее жизни. — И тут же опроверг себя. — Э, нет, она здесь далеко не объективный судья». Перевел взгляд на Рудаева. Тот выпускал ленивый дымок и сидел такой безучастный, расслабленный, будто предвидел все наперед и ни от кого ничего путного не ждал.

Молчали. Молчал и Троилин. Хотел было спросить, какие будут предложения, но вовремя спохватился. Это не общее собрание, где вопросы решаются голосованием.

Нежданно-негаданно поднялся Женя Сенин.

— Если вас, товарищ секретарь обкома, хоть в какой-то мере интересует, что думает на этот счет технический совет цеха, — он кашлянул в кулак и продолжал басовитее, громче, — то я, как его председатель, заявляю, опираясь на общее мнение: пускать печь в таких условиях нельзя.

Даниленко высоко задрал подвижную левую бровь, отчего правый глаз его совсем прикрылся, посмотрел на молодого сталевара, как на мальчишку, который лезет в драку взрослых, и больше из вежливости, чем из уважения к его сану, спросил:

— А это что за орган такой? Консультативный или решающий?

— Консультативный, — сказал Сенин.

— Решающий, — сказал Рудаев. Даниленко повернулся к Троилину.

— Хорошего начальника подобрали. Мало того, что сам против пуска, так еще весь коллектив настроил.

За Рудаева тотчас вступился Катрич.

— Никто никого не настраивал. Всякому человеку, не лишенному здравого смысла, ясно: пустить новую печь — значит, заведомо идти на аварию.

— Выходит, вы тут все со здравым смыслом, а мы лишены оного! — вскипел Даниленко.

— Дело не в здравом смысле, дело в разнополюсности интересов, — тотчас нашелся Сенин. — Мы думаем о создании безаварийной обстановки в цехе и о качестве металла, а строителям на это начхать. Им важно ссунуть рапортоёмкий объект. Вы, Николай Александрович, сами видели, какая тут работа, и понимаете, какое может быть качество.

Эти слова, сказанные без всякого пережима, вдруг поколебали чашу весов. И все же никто не ожидал того решения, к какому пришел Даниленко.

— Эх, что поделаешь. Начальник есть начальник. Считает, что печь пускать нельзя, — значит, пускать не будем, — как-то по-домашнему, легко и бесхитростно, произнёс он, чем немало озадачил присутствующих.

Кто-то засмеялся, кто-то ругнулся. Потом в одно и то же мгновение со всех сторон завопили:

— А план?

— А расчеты с банком?

— Что нам каменщики скажут, которые сверхурочно работали?

— А правительственное задание, выходит, не в счет?

Хмыкнул, покрутил головой Троилин.

— А вы нам, Николай Александрович, снимете январский план на эту печь.

Даниленко сдвинул брови. Нервно пощипал себя за губу.

— Конечно же, товарищи, и строители в ущербе, и цеховики. Всем плохо. Мне, кстати, тоже. Но приходится признать, что бывают безвыходные положения…

Расходились долго и неохотно. Даниленко окружили строители, в чем-то убеждали его, что-то выпрашивали, он отвечал торопливо, отрывисто — лишь бы отделаться, а сам неуклонно продвигался к выходу.

В конце концов в комнате остались только Рудаев и Лагутина. Она возле двери, он — у стола.

Лагутина нажала защелку на замке и приблизилась к Рудаеву.

— Ну, знаете, Борис Серафимович… Я привыкла к вашим крутым поступкам, но такого никак не ожидала.

Он взял ее руку, не поднимая головы стал перебирать пальцы. И такой трогательный был он сейчас, большой, сильный, выстоявший и нуждающийся в тихой человеческой ласке, что у Лагутиной повлажнели глаза.

В дверь постучали. Он прижал к щеке теплую ладонь и, тяжело поднявшись, пошел открывать дверь.

* * *

Когда Лагутина вышла из конторы мартеновского цеха, ее окликнул Даниленко. Он стоял у ЗИЛа в окружении строителей и, по всей видимости, никак не мог от них отделаться.

— Вы в город? Будьте ласка, подвезу.

Она не обрадовалась этому предложению. Ее всегда коробила манера начальства «подвозить». Сядет на переднее сиденье и либо хранит гордое молчание, либо снисходит до разговора вполоборота. Но Даниленко сел рядом с ней и, не успел шофер тронуть машину, заговорил о Рудаеве.

— Измором взял. Как в английском парламенте. Там, чтобы донять сенаторов, часами говорят о чем угодно, даже телефонную книгу читать можешь, и этот… Впрочем, пример неудачный, — сам себя опроверг Даниленко. — Рудаев действовал неспроста. Каждая цифра била по мозгам, врывалась в сознание. И результат налицо. Даже совнархозовцы не пикнули.