Утро было тяжелое. Николай долго молчал, очевидно, только теперь начиная сознавать, что он наделал.
– Я подлец, – глухо сказал он, – и самое лучшее было бы броситься мне с горы вниз башкой.
– Глупости, – спокойно оборвал я. – Ерунда… С кем не бывает. Ну, случилось… Ну, ничего не поделаешь. Я сегодня пойду в конторку и скажу, чтобы нас зачислили на погрузку опять. Поработаем снова. Беда какая!
Днем Николай лежал. У него после вчерашнего болела голова. А я опять таскал мешки, бочонки с прогорклым маслом и свертки мокрых, невыделанных кож.
Когда я вернулся, Риты не было дома.
– Как ты себя чувствуешь, Николай? Где Рита?
– Голова прошла, но чувствую себя скверно. А Риты нет. Она ушла куда-то, когда я еще спал.
Вернулась Рита часа через два. Села, не заходя в комнату, на камень во дворе, и только случайно я увидел ее.
– Рита, – спросил я, кладя ей руку на плечо. – Что с тобой, детка?
Она вздрогнула, молча стиснула мне руку… Я тихо гладил ей голову, ничего не спрашивая, потом почувствовал, что на ладонь мне упала крупная теплая слеза.
– Что с тобой? О чем ты? – И я притянул ее к себе. Но вместо ответа она уткнулась мне головой в плечо и разрыдалась.
– Так, – проговорила она через несколько минут. – Так, надоело. Проклятый город, пески… Скорей, скорей надо отсюда!
– Хорошо, – сказал я твердо. – Мы будем работать на погрузке по шестнадцать часов, но мы сделаем так, что пробудем здесь не больше десяти дней.
Однако вышло все несколько иначе. На другой день, когда я вернулся, Николай хмуро передал мне деньги.
– Где ты достал? – удивленно спросил я.
– Все равно, – ответил он, не глядя мне в глаза. – Это все равно где!
И вечером огромная старая калоша – ржавый корабль «Марат» – отчалила вместе с нами от желтых берегов, от глиняных скал «каторжного» города.