Обрезание

Роби Зингер заведомо исходил из того, что слабее окажется он; к тому же из-за своего веса он и убежать-то не сможет достаточно быстро. К счастью, непосредственно сталкиваться с антисемитами ему пока не приходилось, так что дилемма, которую он хотел бы обсудить с учителем, была скорее теоретической. Балла, впрочем, уже дал некоторые подсказки насчет того, как воспитанникам вести себя, попадая в нееврейскую среду. В школе, объяснял он, они должны выделяться прежде всего хорошими отметками и примерным поведением, потому что, нравится это вам или нет, по одному еврею судят обо всех евреях в целом. «Мы должны знать больше и уметь лучше, чем все остальные», — со значением сказал он.

У Роби Зингера, правда, сложилось мнение, что этот совет оправдывается не во всех случаях. Ясно, например, что учительница Освальд, преподававшая в государственной школе венгерскую литературу и историю, любит интернатских, которые хорошо успевают по ее предметам. Когда она задает какой-нибудь вопрос и не видит поднятых рук, она с надеждой поворачивается к той части класса, где преобладают темные прически. «Ну, еврейчики, — ласково говорит она, — неужто и вы не знаете? А ведь вы-то всегда знаете все!»

Вот только не всем в классе нравилось это всезнайство. Многие считали интернатских выскочками; особенно отличались этим обитатели последних парт; они, кстати, составляли сплоченную группу, которая называлась «Клуб плохих парней»; главарем у них был долговязый Оцель.

Оцель был единственный одноклассник-христианин, с которым Роби Зингеру удалось подружиться. Точнее сказать, это была не дружба, а своего рода коммерческий и информационный союз. Оцель менял марки на открытки, инфляционные деньги на фотографии футболистов. Иногда он угощал Роби Зингера домашним салом с паприкой, а тот в дни Песаха приносил однокласснику хрустящей мацы. Оцель симпатизировал Роби — может быть, потому, что и сам был сиротой: отец его не вернулся с русского фронта и Оцель его никогда не видел.

Члены «Клуба плохих парней» на переменах собирались кучкой, ругали учителей и придумывали, как бы им напакостить. То мел спрячут, то тряпку, то бумажные петарды в коридоре взрывают. Отличников они ненавидели даже сильнее, чем учителей, и постоянно пытались дознаться, кто же в классе доносчик, кто информирует дирекцию об их планах и разговорах.

Роби Зингеру эта компания импонировала невероятно, хотя принимать участие в их озорных проделках он, конечно же, не посмел бы. И все-таки на переменах он постоянно околачивался возле них, так что Габор Блюм как-то спросил у него с упреком: «Слушай, ты что, хочешь втереться к гоям в доверие?» Однако «плохие парни» в услугах Роби Зингера не нуждались. Оцель однажды, весьма тактично, объяснил почему. «Против тебя мы ничего не имеем, — сказал он. — Просто так уж получается: раз вы вместе, то и мы вместе». Но именно это «вы» и «мы» и беспокоило Роби больше всего. Конечно, здорово, что тебя не обзывают на каждом шагу вонючим жидом; только этого ведь недостаточно. Речь идет о чем-то гораздо большем: как добиться, чтобы ты на самом деле принадлежал к остальным, принадлежал к венграм, к тому народу, сыном которого ты являешься по рождению? На первый взгляд — дело проще пареной репы: надо всего лишь смешаться с ними, жить вместе с ними, проникнуться их бедами, петь их песни. О, если бы все было так просто!

Роби Зингер до глубины души, иногда до благоговения, до дрожи в селезенке ощущал себя венгром. Пока учитель Балла излагал трагические моменты истории евреев, Роби не мог не думать о венграх, о судьбе этой маленькой измученной нации. Амалекитяне, мидяне и римляне заставляли его вспоминать о монголах, турках и австрийцах.

Как-то читал он рассказ Виктора Ракоши; назывался рассказ «Юноша-еврей». Молодой человек хочет вступить солдатом в армию Кошута, его берут крайне неохотно из-за того, что он еврей; однако он делом доказывает: хоть он и другой веры, сердце у него венгерское. Правда, подвиг его оказывается напрасным: закат солнца над полем битвы красен, как кровь, солдаты революционной армии отступают, но, уходя, проливают слезу в память о юном еврее, отдавшем жизнь за венгерскую свободу и похороненном как герой.

Все-таки венгры ведь тоже много страдали, размышлял Роби Зингер; конечно, их, umberufen[3], не сгоняли в гетто, не увозили в Освенцим, но вообще-то они в самом деле страдали много. В учебнике истории описание каждой национально-освободительной войны, революции или восстания завершалось перечнем причин поражения, и учительница Освальд особенно строго требовала с учеников знание этих причин, потому что они, как она говорила, очень поучительны с точки зрения будущего.