Обрезание

После этого Марци повернулся к бабушке и стал рассказывать ей о том, как много у него всяких проблем на работе. «Вы уж не говорите никому, сударыня, но мы в скором времени должны изготовить огромную партию форменной одежды. Настоящий аврал. Ничего не поделаешь, немцы вооружаются — хотя исключения и тут бывают, — и солдаты сейчас ох как нужны».

Роби Зингер подумал, что было бы лучше, если бы разговор немного отклонился от портновской темы. И он (лучшей темы ему в голову не пришло) стал подробно рассказывать, что римляне в свое время тоже много воевали — например, против евреев, но Бар-Кохба наносил им очень даже чувствительные удары; жаль, что потом он погиб в сражении.

«Какой умный мальчик, umberufen!» — с искренним восхищением воскликнул Марци. Потом спросил Роби Зингера: «Ты кем хочешь стать, сынок?» — «Искусствоведом!» — с воодушевлением ответил Роби Зингер, радуясь, что уж теперь-то ему точно удастся увести разговор от опасной профессии Марци. «Вот это профессия так профессия! — восторгался Марци; потом добавил: — Твой покойный отец тоже ведь искусствоведом хотел стать; такая жалость, что не повезло ему. Ну что ж, о мертвых — или хорошо, или ничего».

На минуту-другую воцарилась тишина; но потом сам же Марци ее и нарушил: «Бедный Бар-Кохба! Тоже ведь — каким невезучим оказался!» Затем, почувствовав, вероятно, что почва истории для него — топкое болото, снова перевел разговор на современность. «Ой, сколько же нынче народу умирает!» — сказал он, меняя тему, и с многозначительным видом посмотрел на присутствующих. Роби Зингер тревожно покосился на мать и торопливо стал допытываться у Марци: а что у них в армии говорят, будет война или нет? Ему казалось, более безобидной темы, сколько ни ищи, все равно не найдешь. «Ишь, какой любопытный! — погрозил ему пальцем Марци. — Во-первых, это военная тайна, Роби. А во-вторых, насчет войны никто ничего не знает. — И он еще упорнее стал продолжать то, что начал говорить две минуты назад. — У нас и без войны вон сколько людей мрет! — заявил он решительно и повернулся к жене, чтобы она подтвердила его правоту. — Правда, Ханеле? Вот, например, тот же Хафнер…» Ханеле согласно закивала: «Да уж… Сегодня хоронили бедного… Мы тоже чуть было не пошли».

Мать на мгновение потеряла самообладание. «Вы что, знали его?» — почти выкрикнула она. «Конечно, — ответил Марци. — Мы, портные, все друг друга знаем. — И потом удивленно спросил: — А что, Эржике, вы с ним тоже были знакомы?» — «А, откуда!» — спохватилась мать, судорожно стиснув подлокотники кресла.

В наступившей тишине бабушка, по всей видимости, копалась в памяти, отыскивая причину: почему это фамилия «Хафнер» звучит для нее как-то знакомо? «Слушай-ка, — вдруг обернулась она к дочери, — это не тот ли Хафнер, на которого ты столько работала, а он, говнюк, двадцать один форинт тебе отвалил?» Мать сидела, не в состоянии даже слово произнести. Бабушка, видно, почувствовала что-то и быстро затолкала Мора Хафнера назад, в тот же тайный угол своего сознания, откуда она его перед этим вытащила.

Даже неизлечимо бестактный Марци сообразил наконец, что по какой-то неясной причине в этом доме сегодня ни о портновском деле, ни о смерти не рекомендуется разговаривать. «Можете себе представить, на прошлой неделе я один фильм видел, с Фернанделем, — сообщил он радостно и стал подробно пересказывать пикантную французскую историю: — Стало быть, какой-то молодой человек влезает ночью в окно к своей любовнице, в темноте они делают ребенка…» — «Ай-яй-яй, Марци, nicht vor dem Kind![6]», — качала бабушка головой, однако с явным удовольствием слушала рассказ о том, как Фернандель, который играет отца этого молодого человека, никак не может взять в толк, что ему делать со свалившимся ему на шею внуком. Так что Марци пересказал весь фильм от начала до конца, и не только пересказал, но и изобразил массу комических ситуаций, подражая Фернанделю так здорово, что и слушатели, и сам он чуть не по полу катались со смеху.

Мать тоже смеялась, да так громко и весело, что у нее слезы на глазах выступили, и присутствующие даже не заметили, в какой момент звонкий, самозабвенный смех перешел в рыдания.

«Шма Исраэль! — простонал Марци с искренним раскаянием. — Какой же я бестактный! Пардон, пардон, я ни слова не сказал!» Ханеле испуганно озиралась по сторонам, словно искала в комнате что-нибудь, за что можно уцепиться. Взгляд ее в конце концов остановился на окне, выходящем на улицу. «Ой, скоро уже стемнеет», — пролепетала она и, многозначительно посмотрев на Марци, вскочила, схватила мужа за руку и в панической спешке потащила его в прихожую.